По его рекомендации Председателем Совета министров был назначен И. Л. Горемыкин (состоял в этой должности с января 1914 по январь 1916 г.), затем Б. В. Штюрмер (январь-ноябрь 1916 г.), и уже после смерти Распутина, но рекомендованный им Н. О. Голицын (декабрь 1916 – февраль 1917 г.). Его ставленниками на министерских и иных ответственных постах были Л. А. Кассо, И. Г. Щегловитов, Г. Ю. Тизенгаузен, С. В. Рухлов, П. Г. Барк, И. Л. Татищев, В. Н. Воейков, А. А. Риттих, Н. А. Добровольский, С. П. Белецкий и многие другие[189].
Все они и им подобные государственные мужи возвысились лишь после того, как обязались перед Распутиным подчиняться ему и выполнять его требования. Главный показатель пригодности того или иного протеже к государственной деятельности – степень преклонения перед достопочтенным Григорием. Если министр ему покорен – годится; если не благоговеет перед ним – подозрителен, лучше от него избавиться. Как только обнаруживалось, что протежируемый министр нарушил свое обязательство личной исполнительности перед покровителем, он лишался поддержки Распутина и вслед за тем – почти автоматически – доверия царя.
На основе таких взаимоотношений только в годы войны было назначено и смещено около 20 министров и несколько председателей Совета министров. Среди них образчиком скоростного восхождения на самый верх и не менее стремительного падения можно считать Б. В. Штюрмера – предпоследнего царского премьер-министра, одного из самых усердных клевретов Распутина.
Милюков так вспоминал об этом назначении: «За несколько дней до приезда царя в Царское (18 января 1916 г.) к Родзянко приехал митрополит Питирим и сообщил ему по секрету, что уже решено встать в дружественные отношения к Думе, ликвидировать при этом непримиримого Горемыкина и назначить на его место… Штюрмера! За ним стоял все тот же Распутин, называвший своего кандидата „старичком на веревочке“. Сметливый мужичок изрек в ноябре свое решение: „Если будет победа, Думу не надо созывать, если же нет, то надо“. Победы не было. Понадобилась смена. Штюрмер проявлял все признаки старчества и мог ходить „на веревочке“. Совершенно невежественный во всех областях, за которые брался, он не мог связать двух слов для выражения сколько-нибудь серьезной мысли и принужден был записывать для своих выступлений несколько слов или фраз на бумажке. В серьезных вопросах он предпочитал таинственно молчать, как бы скрывать свое решение. Зато он очень хорошо