Матвей закидал землей костер, протоптался, сплясав какой-то дикий танец, – ему уже самому стало смешно от страха, что он испытал перед миражом.
– Матвей-Матвей, – поддразнил он себя, подражая деду, – боится гусей. Мышь увидал – заикой стал.
Подхватил рюкзак, потянулся еще раз – и уверенно, лишь изредка подсвечивая себе путь, направился на юго-восток.
– Скырлы-скырлы, – донеслось ему в спину.
То, что он приближается к дедовой сторожке, Матвей понял уже издалека. Он хорошо помнил этот пень, вырезанный в виде маленького трона, каменное Идолище Поганое – они собирали его с дедом вместе, в то лето, когда в городе от жары плавился асфальт и замертво падали голуби, а здесь, в лесу, по утрам на траве дрожала сладкая на вкус роса, – и многие другие милые мальчишескому сердцу мелочи, от которых у него ноюще щемило в груди и почему-то подрагивали руки.
Через пять минут он вышел на полянку.
Конечно, в детстве и трава зеленее, и небо голубее, и мир больше – но он не ожидал, что настолько. Сторожка, которая помнилась ему полноценной деревенской избой, оказалась просевшим в землю чуть ли не до ставен хлипким домишком. На фоне ночного неба чернел седловидный провал крыши, стены накренились и разошлись, во дворе буйно колосились разлапистые, в темноте похожие на лопаты лопухи.
Но в окошке тускло горел свет.
Матвей подошел к двери – крыльцо вошло в землю так, что он скорее вспомнил, что оно тут когда-то находилось, нежели ощутил ногами, – и постучал.
Никто не ответил.
Он постучал сильнее – а потом пятерней толкнул дверь.
Та скрипнула и отворилась.
Матвей сделал было шаг в темноту – но тут же ему в грудь ткнулось что-то острое и твердое, выпихнув обратно.
– Сгинь, – свистяще прошипели. – Я тебя не приглашала.
Откуда-то появился и качнулся слабый свет – и в неровном пламени свечи Матвей разглядел стоявшую перед ним старуху. Ее седые волосы были распущены, свисая неопрятными космами, белая ночная рубаха не скрывала костлявого изможденного тела, а длинный артритный палец упирался в грудь Матвею прямо напротив сердца.
– Вы кто? – опешив, спросил он и оттолкнул ее руку. – И где дед?
Старуха молчала, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Зато пальцы на ее левой руке, казалось, жили своей особой жизнью – они тряслись и сжимались, складываясь в какие-то замысловатые и подчас даже неприличные фигуры.
– Где дед? – повторил Матвей. – Ефим Иваныч, лесник бывший. Я Матвей, внук его, неделю назад писал, что приеду.
Сердце сжалось. Неужели дед умер? Или попал в больницу? Но что тогда здесь делает эта старуха?
– Дед? – Бабка пожевала сморщенными губами. – Нет здесь никакого деда.
– Умер? – пискнул Матвей.
– Умер, –