Всякая революция – это карнавал и маскарад по своему существу. Правда, карнавал страшный, кровавый, уродующий общество, жизнь, культуру – все. Вообще, говоря о карнавальной сущности любой Революции, в особенности русской революции, достаточно вспомнить известную всем строчку из «Интернационала»: «Кто был ничем, тот станет всем».
«Для того чтобы собраться и действовать, – делится своими психологическими наблюдениями С. Московичи, – толпам необходимо пространство. Способ представления придает этому пространству рельеф и форму. Места действия – соборы, стадионы – создаются для того, чтобы принимать массы и, воздействуя на них, получать желаемые эффекты. Это ограниченное пространство, где люди сообща освобождаются от обыденной жизни и оказываются объединенными их общим достоянием надежд и верований»485. Это то состояние, которое М.М. Бахтин назвал «праздником» или «праздничным временем», «праздным временем» – временем, свободным от повседневных, обыденных забот и работ, Большим временем, Священным, Сакральным временем – Временем Бога и Творца. Но это и «карнавальное время». «Делай, что хочешь!» – было начертано над воротами Телемской обители, этого «вывернутого наизнанку» монастыря у Ф. Рабле. «Что хочу, то и ворочу» – можно было бы сделать революционным лозунгом – лозунгом революционного произвола и волюнтаризма. Это время в историческом измерении – момент, мгновение «обезбожености», момент «грехопадения», отпадения Человека от Бога, а «если Бога нет, – как не вспомнить размышления одного из героев Достоевского, – то все дозволено, то я – Бог!». Ф. Ницше выразился даже более точно: «Я – то Ничто, из которого я творю весь мир».
Великую Французскую революцию можно представить как кровавый карнавал, развернувшийся между развращенными аристократическими салонами, расплодившимися после смерти Короля-Солнца, и гильотиной, породившей кровавые поля наполеоновских войн. В конце концов, зрелище поведения осужденного и палача на эшафоте – это ведь тоже в известном смысле спектакль, средневековый, кровавый спектакль для толпы, созерцающей это зрелище, как и своего рода кровавый спектакль, разворачивающийся на «театре военных действий». Французский писатель Ф. Грандель выразился, пожалуй, более метафорично: «Когда весь город чувствует себя как в театре, – это значит началась революция»486. А вот советский писатель, выросший из русской революции, – Б. Пильняк – устами одного из своих героев сравнил русскую революцию со «всеобщим пьянством».
С первых же недель и месяцев существования Советской власти на города бывшей Российской империи, прежде всего столичные, хлынул поток переименований площадей, проспектов, улиц, переулков и пр. – типичное карнавальное «переодевание», «выворачивание мира наизнанку». Уже в 1918 г., к первой годовщине Октябрьской революции, этот поток захлестнул Петроград. «Много улиц переименовано, – записал в своем дневнике «петроградский