– Dzieñ dobry, panna! Jestem bardzo cies…1
Это был досадный, но по совпадению счастливый миг. Девушка тут же взяла его под руку, словно на минуту оставляла одного, и они куда-то пошли. Она тоже ждала этой встречи?
Не говоря ни слова, они дошли до выхода с базара, где продавали цветы. Анжела замедлила шаги, поглядывая по сторонам, и оба окунулись в море запахов. Взор утопал в розовых махровых маргаритках, вишнево-синеватых пестрых астрах, шпажных многоглазых гладиолусах, султанах фиолетовой вербены и голубовато-красных флоксах, высаженных или в самодельных ящичках, напоминавших форму для творожной пасхи, или в покупных некрашеных горшках. Он искал тюльпаны, но те наверно отцвели. Девушка держала его за руку. Она глядела на кувшин с садовыми ромашками, над которыми кружил, опробуя соцветия, залетный шмель.
Наличности в его карманах было недостаточно. Но сердобольная старушка, только посмотрев на них, сразу уступила всё почти задаром. Накинув сумку на плечо, Анжела взяла букет обеими руками, прижала тот к своей груди. И они опять зашагали. Если он чего-то и хотел сказать, то всё забыл. Им овладела дотоле неизведанная и неподвластная реальность; они могли молчать и наслаждаться этим. И окружавшим тоже было не до них.
В сквере у Латинского собора нашлась удобная скамья. Они уселись на неё бок о бок и стали есть янтарно-золотистую черешню, которая была на плодоножках. Нащупав ягоды, они, дурачась, подносили их к своим губам, откусывали плод, затем одновременно сплевывали косточки через плечо, и оба – как будто, так и надо было – хохотали.
Черешни в свернутом рожком пакете, стоило б признать, совсем уж ничего ни оставалось. Метрах в четырех шумел фонтан с драконом в радужном сиянии от брызг: бьющие из пасти струи на солнце отливали чёрным, водяную пыль сносило ветром в сторону скамьи. Пахло свежестью большой реки и грушами. Анжела держала фунтик с ягодой у своего бедра, обтянутого сплюснутыми складками подола. Цветы раскидистым снопом лежали на ее коленях, словно бы она их только-только нарвала. Он видел рядом ее губы, чувствовал ее дыхание, будто бы едва удерживаемое тонким напрягающимся лифом платья, – хотел свершить несообразное чего-то, с неотвратимостью влекущее, испортить дивную минуту, и молчал.
Опередив его поползновение, она лукаво искоса она взглянула:
– Хочешь, чтобы я чего-нибудь сказала?
Ну да, он этого хотел. Она была неимоверно близко, и в эту явь вполне еще не верилось. Желание притронуться к ней – вспыхивало и робко таяло.
– Ты молчишь обо мне, я знаю, – произнесла она так тихо,