Отсюда вытекало, что эпохи дикости и варварства следовало разграничивать отнюдь не по признаку возникновения гончарства. Но и неолитическую революцию как таковую нельзя было считать надежным критерием перехода общества от этапа дикости к варварству. Материалы археологических раскопок и этнографических экспедиций свидетельствовали о сильной дифференциации уровней развития как палеолитических и мезолитических, так и современных общественных структур, базирующихся на присваивающем хозяйстве. Система удовлетворяемых потребностей человека в некоторых социальных организмах охотников и собирателей, в том числе палеолитического и мезолитического прошлого, в силу ряда факторов[295] была шире, а сам уровень потребления материальных и духовных благ выше, чем обычно в генетически исходных обществах земледельцев и скотоводов[296]. К тому же неолитические приемы изготовления каменных орудий и керамика были известны отдельным из общностей охотников-собирателей и отсутствовали у части социальных систем примитивных земледельцев и скотоводов[297]. В итоге значительным числом исследователей, подвергнувших критике схему исторического развития Л.Г. Моргана, было признано необходимым рассматривать в качестве начального исторического типа нецивилизованных социальных организмов общественные структуры кочующих или, как их еще именуют, низших охотников-собирателей, обеспечивавшие удовлетворение более узкого спектра нужд людей, чем все остальные известные истории человеческие агрегаты[298]. Объединениями для реализации систем потребностей кочующих охотников-собирателей были локальные группы, насчитывавшие по нескольку десятков человек, причем каждая состояла из ряда семей[299].
Относительно этапов дальнейшего социального прогресса в рамках нецивилизованного общества было установлено, что переход людей к простейшему земледелию и скотоводству либо к оседлому охотничье-собирательскому хозяйству повсеместно поднимал их к новому типу общности, удовлетворявшей систему человеческих нужд. Это объединение было значительно крупнее