– Довольно! Я приезжал думать с Хянь-кинем! Зачем ты пришел?
Монах, только монах был сейчас исчадием ада, в котором хан оказался. Только монах, который… пришел говорить с ним последним.
Больше никто не придет, никто не услышит.
– Я – монах, – ответил Сянь Мынь, и ответ его прозвучал неожиданно мягко, многозначительно, по крайней мере, хану вдруг захотелось, чтобы так было.
Этот ответ, словно солнце, закрытое тучей, таил тепло и… надежду.
– Могло быть иначе, монах, сожалею, что не пошел с тибетским цэнпо на Чаньань.
– Зови меня Сянь Мынь. Сянь Мынь, удостоенный чести служить великому Гаоцзуну и дочери Будды, Солнцеподобной У-хоу.
– Разделившая ложе отца и сына – дочь Будды и Солнцеподобная? Требующая высокородных облизывать ее лотос, чему ты ее сам научил, как мужчина, не способный на большее? Настолько ничтожна твоя вера?
Проявляя недюжинное терпение и благорасположенность к дикарю, монах произнес:
– Верующий способен убить в себе смуту – в этом его настоящая сила.
– Сначала поддавшись ей, досыта насладившись? – гневался узник, громыхая железом.
– Хан меньше других услаждал свое жалкое грубое тело? – начиная раздражаться, хмуро спросил монах.
– Я не был монахом, я правил живыми.
– Хан управлял кучей мяса, костей, крови, не зная сути духа. Хан жаждал и брал, как дикарь, которому нет разницы, что схватить, отобрать у других. Дучжи привык брать грубо, принуждением. У тебя, хан Дучжи, пустая душа, наполненная страхом.
Способность людей, ощутивших безмерную власть мгновения, возвышаться над собственным ничтожеством не была хану чуждой; он умел самонадеянно возноситься над миром, окружавшим его, покорным его хмурому взгляду, движению руки, и не мог, не желал выносить и терпеть, не чувствуя выгоды, подобного отношение к себе. Падая на колени перед повелителями Китая, он знал, что будет вознагражден за добровольное унижение; он шел сознательно: унижай, но… заплати. Скучный, бесстрастный, имеющий скрытую власть голос монаха будил в узнике сладкие миражи, Дучжи воскликнул с кривой усмешкой:
– А ты не хочешь раскаяться, Сянь Мынь?
– Монах всегда среди живых, ищущих раскаяния. Он служит и учит искать всепрощения, – ровным голосом отдалившегося священнослужителя отозвалась бесчувственная пятнистая мгла.
Стихийный протест крайней озлобленности, охвативший хана, убивал в нем последнюю каплю здравой рассудочности, делая окончательно слепым и глухим в этой взъярившейся злобе, выспренне бестолковым. Упиваясь страстью ничтожно малого, лишь стремлением причинить любую досаду монаху, доставить беспокойство и разозлить, плохо понимая зачем, пленник гневно воскликнул:
– Кому монах служит, старой блуднице? Ты сам ее создал! Такие, как ты! Похожие на тебя! Оседлав трон Тайцзуна, скачешь верхом на его любимой наложнице,