Кровь была маслянистая, будто подогрели на сковороде с жирком, и сладковатая как вишнёвый супчик в момент полного созревания.
Всё поплыло, поплыла Евпатория, она, покачиваясь боками, безвольно мешком осела в пружинистые руки, и, выпуская последний раз парок жизни, мирно сошла на нет.
А Худосок, как присоска пиявки, медленно набухая, всасывал опийную влагу.
Вот и сейчас держа в объятьях паренька, он медленно опрокинулся назад, руки жертвы напоминали магистрали по которым, безжалостно кусая, прополз металлический клещ.
Худосок зевнул, обнажая стриптизно резцы, и замертво впал в подмокший снежок.
– Афганский… Передоз, – так и витало в его, разрушенном чужой кровью, мозжечке.
Маркизде мой сад
Ночь слизняком оставила на травах мокрый след.
Ростки, как жиром намазанные, скатили с себя слезные отдушины рассветной росы, выпрямили стрелы стебельков, и уснувшие цветы развернули свои головки к солнцу.
Разлилось по небу топленое молоко полуоблаков-полудымки.
Я вышел на дачное крыльцо, втянул сжатыми печным угаром легкими хвойный успокаивающий воздух и, словно бутончик, повернул лицо зарнице.
Она прошмыгнула по моим морщинкам, полоснула граблями щеки, опалив конец ночи, и вызвала внутреннюю дрожь, похожую на трепетание нутра под хирургическим ножом.
Загудел шмель, не спеша, величественно он жужжал над сладкими лепестками, потом, вобрав пыль растений, спланировал, сделав круг над садом, на пригретую полянку и затерялся среди буйных перелесков трав приволья.
Небесный сплав золота тем временем начал растоплять весенний утренний холодок.
Плеснув расплавленным металлом по стеклам окошек, рассвет почти съел обугленную тушку тени.
Прилетели птахи.
Наперебой, будто раскраивая сарафанное радио, они начали беспокойно щебетать треском.
Видимо, приученные и почти ручные синички ждали ежедневного лакомства.
Набрав жменьку пахнущих маслом семечек, я вытянул руку, и они облепили ее тонкими щекотными лапками, затем ловко подцепляя клювом семечку, птички шелестели крыльями и, усевшись на ветку возле забора, дробили сладковатый подсолнух.
Пошел осматривать владения – шесть соток земли и пробуждающееся в огнях между туч бесконечное небо.
Как же хорошо на природе, будто похмельный синдром города, исчезнувший на даче!
Вдавил внутрь штырек моего одногодка умывальника, и нехотя потекла почти вязкая струйка, а я, ополоснув морозящей водицей лицо, вкусил покалывание холодной дождливой ночи.
Но все внимание на лужайку.
Такое интересное зрелище – эти растения, которые, несмотря на заморозки утром, неизменно радуют новыми проявлениями, аж сердце открывается отмычкой равновесия и умиления.
Вытягиваясь по струнке, колышутся росточки еще не окрепшим стеблем от выдыханий приземленного ветра.
Словно