Их шатры появлялись и возле нашей деревни, но редко и только осенью. Весной и летом мужики не позволяли им стоять на наших угодьях, потому что сенокосов и пастбищ самим было мало. А вот тя́глицкий Никандр, живший на хуторе недалеко от Ласко́ва, не занимал полностью свою землю, и возле него цыгане вставали табором не один раз за лето.
Ежедневно с утра цыганки уходили в деревни просить милостыню и гадать. Для большей убедительности в своей тяжкой доле таскали с собой малых детей. Взрослые цыгане и мальчишки оставались в таборе, сидели у костров, кормили и поили лошадей. Часто в таборе оставался один старик, а молодые цыгане верхом на лошади под попоной, без седла, уезжали в деревни искать случай обмена лошадьми. Это было главным в их жизни – иметь “придачу” за лошадь. Что там принесет цыганка?.. Всё будет съедено в один присест. Другое дело – цыган “примет” за лошадь! Или барана, или теленка, а то и немалую сумму денег. Цыган точно знает, у кого из мужиков появились деньги.
Группа цыганских семей, состоящих в родстве, обычно кочевала в одних и тех же местах. Поэтому крестьяне хорошо знали “своих” кочевников.
Гаврила Козлов часто бывал в нашей деревне, и мне он запомнился больше других цыган. Среднего роста, широкоплечий, немного сутулый. Лицо со следами оспы, окладистая черная борода, подпаленные куревом усы. Говорил мало, картавил и немного заикался, сидел на лавке обычно молча и беспрестанно курил махорку.
Мужики цыганам не верили, считали их обманщиками. Так оно и было. А иначе цыгану не на что жить, обман – цыганская профессия. Однако Гаврилу считали почти своим, ему доверяли больше. Может быть, отчасти потому, что его жена Устиха была русская. Может, он и вправду своих, ближних мужиков меньше обманывал.
Однажды отец захотел заменить состарившегося коня Ваську. Попросил Гаврилу пригнать коня помоложе и обменять на Ваську. Весной Гаврила приехал верхом на гнедом мерине. Конь был чуть меньше нашего Васьки, но круглее и упитаннее.
– Иди гл-ляди, – позвал отца Гаврила.
– Что ж глядеть, мне сеять надо, а на старом не отсеяться, – ответил папаша, оделся и вышел на улицу.
Обошел коня, осмотрел, спросил у тятяши:
– Гляди, тятьк, будем менять ай не? Наверно, придать придется.
Гаврила вмиг преобразился при этих словах. Отвязал от изгороди повод, кнутом подхлестнул коня по задним ногам. Конь подскочил и, дрожа всем телом, заплясал вокруг цыгана. А тот, держа повод в левой руке, знай похлестывал его по ляжкам да приговаривал:
– Гл-ляди! Гл-ляди! Гл-ляди! Да это не конь, а птица! Ты прлосил – я прлигнал! Как рлаз што тебе надо – молодой, ей-богу не врлу, шестой год, корломной (т. е. коромно́й – хорошо упитанный), не порлченый, век благодарлить будешь!..
Отец взмолился:
– Гаврил, Гаврил, брось, не стебай, не надо! Дай лучше проехать, в плуге попробыть, а бить не надо!
– На! Прлобуй, где хошь прлобуй! Мне стынно не будя, сам спасибо давать будешь, прлавду говорлю.
Подошли деревенские мужики.
– Давай,