«Неужели я этого больше никогда не услышу? Никогда не увижу всего этого? Неужели всё, темнота, смерть? – по телу у Ваньки пробежали здоровенные мурашки, никогда раньше ему не было так страшно, как в эти минуты. – Этот злой, толстый ведь жахнет, не задумываясь, из-за какой-то ерунды, подумаешь… увидели трусы у училки», – думал Ванька. Примерно такие же мысли пронеслись в голове и у Володьки.
– Я вам-таки покажу зараз, как издеваться над часовым, – покрикивал с одесским говорком сзади солдат. – Я вам и толстую морду, и жирного кабана щас семью патронами припомню.
Ванька незаметно перекрестился и начал шёпотом читать «Отче Наш», его жалкие, мокрые от слёз глаза смотрели в небо, туда, на медленно плывущие белые облака, которым не было никакого дела на то, что происходило здесь, внизу.
Только Ванька прошептал:
– …а избави нас от лукавого.
Солдат вдруг запнулся и начал материться. Ребята обернулись. Часовой, споткнувшись о глыбу ссохшейся земли, растянулся на дороге, подняв облако пыли, винтовка валялась в стороне, котелок, соскочив с расстегнувшегося ремня, с грохотом катился в колею. Ребята, не сговариваясь, рванули по стерне скошенного ржаного поля в сторону деревни. Так быстро они не бегали никогда.
– Погоди… – почти у самой базы, перед старым овином, в зарослях высохшего бурьяна, задыхаясь, крикнул Володька.
– Я чуть было не обделался, – запыхавшись, проговорил Ванька.
– А я уже… – кряхтя произнёс Володька, спустив штаны, садясь в лопухах. – Ванятк, меня три дня запор мучил, а тут… – Он закряхтел от удовольствия. – Во… здорово! – бросив смятый лист лопуха, надевая штаны, довольный, проговорил Володька.
– Я тоже неделю не могу просраться, замучился булавкой говно выковыривать, всю жопу изодрал, а зараз… думаю, получится. – И Ванька, сорвав ещё зелёный верхний лист лопуха помягче, расстегнул штаны и тоже сел на корточки.
На самой базе, посреди тока, где стояла старая запылившаяся молотилка, быстро идущих в сторону деревни ребят окриком остановил председатель. Он подъехал на подводе, запряжённой Самолётом. Этот жеребец-полукровка на одну половину дончак, на другую – калмыцкая лошадь. У него была большая горбоносая голова, чуть свислый зад и немного растянутый корпус на крепких мускулистых ногах в белых чулках до колен, окрас рыжей масти золотистого отлива. Красивый жеребец, настоящий калмыцкий степняк, было в нём что-то дикое, вольное, степное. Самолёт кусал всех, кто подходил близко к нему, не трогал только председателя и его жену. Из-за этой непомерной злобы его и не мобилизовали в армию, оставили в колхозной конюшне вместе с семилетней жерёбой кобылой и старым мереном, который должен был сам помереть вот-вот. Когда председатель напивался в дым, Самолёт вёз его прямо домой, следя, чтоб тот не свалился с телеги.
– За вами, что, волки гонятся? – крикнув, остановил их председатель.
– Да