– Ух ты! Будет о чём поговорить в нашей любимой комнате, дома у Саният. А я сейчас религиозные источники на трёх языках читаю.
– Это на факультативе по «Сравнительному Религиоведению»?
– Да. Так интересно! Коран читаю на арабском. Библию на латыни и английском. А Пятикнижье на иврите. Юмор в том, что ни на одном из этих языков я не говорю.
– А я никак не могу дописать сочинение-рассуждение о любви. По социологии. Ладно, пора взять себя в руки и закончить его. Я побегу в библиотеку. Увидимся у Саният.
– Слушай, Ламентия, пожалуйста, принеси своё эссе к Саният. Почитаем вместе. Поспорим.
– Я подумаю. Было бы что нести… Пока!
«День, когда я родилась, был влажным, серым и печальным. Так, во всяком случае, говорила моя бабушка. Над нашим посёлком висела мелкая сетка мокрой взвеси. Таких маленьких капелек, которым не хватает силы превратиться в дождь и упасть на землю, блаженно расползаясь лужами и ручейками. Таких робких и испуганных, что им не хватает смелости прицепиться к пузырькам воздуха, налиться светом и влагой и зашуметь весело и беззаботно, тарабаня по крышам, игольчато щекоча листья деревьев и нежно умывая цветы и травинки.
Я иногда думаю, что уныние, расползшееся по нашей деревне в тот день, умудрилось «пометить меня», прикоснувшись к сердцу своей вялой липкой рукой. С того самого момента, когда я осознала себя человеком, а было мне четыре года, я чувствовала, где во мне живут уныние и тоска. Сначала они были маленькими и трусливыми. Но я росла, и они росли вместе со мной. Они, правда, очень испугались и даже решили сбежать, когда я вступила в «Приговор Дружбы». Винсия и Саният так согревали меня своим сочувствием и пониманием, что, тусклые по своей природе тоска с унынием, хитро уползали в свои убежища и сидели там смирно. До поры до времени. Потом накидывались на меня с новой силой. Уныние гасило все яркие мысли и мечты. Оно исподтишка, коварно и незаметно растворяло их в скучной и промозглой влаге сомнения. А тоска любила подкрасться к сердцу и, привечая его притворной заботой, принималась за генеральную уборку. Она начисто выметала из него радость и надежду, а в освободившиеся уголки тут же просачивались печаль и безверие.
Но однажды всё изменилось. Мне было 14 лет, когда я встретила Его. Он был братом школьной знакомой, которой я помогала с испанским языком. Он был старше. Он был умнее. И он был счастливее меня по натуре: всегда искорки смеха в глазах и неизменная дружелюбная улыбка на неправильном, но притягивающим к себе взгляды лице. Глаза, голубые, как не проснувшееся до конца небо, смотрели на собеседника с забавным интересом. Он как будто радовался каждому новому встречному, потому что каждый новый встречный обещал новые тайны, новые чувства и новый опыт. Было невозможно не улыбнуться ему в ответ. Было немыслимо не заговорить с ним после первого приветствия. Было неправильным не раскрыть ему душу.