в запас. Он, однако, не уволился, а остался служить по контракту. И, пройдя стажировку где-то в Орле, через два месяца вернулся в свою роту уже прапорщиком. С первых же дней, как мне рассказывали, стало понятно, что он решил вести в части прежнюю приятную жизнь (может, ради неё и остался на службе) – как и раньше требовал с солдат сигареты и пельмени, раздавал направо и налево подзатыльники и затрещины. При этом свои служебные задания он переваливал на солдат, насколько это было возможно, а сам круглые сутки спал где-нибудь в каптёрке. Но вдруг коса нашла на камень – прежде, ещё будучи дедом, он привык к безусловному повиновению окружающих, теперь же все словно сговорились его не слушаться. Чай ему принесли раза два, да и бросили, сигареты, которые он привык получать от «ворон», ему не давали под разными нелепыми предлогами, да и вообще все его приказы, не касавшиеся конкретно службы, выполнялись, спустя рукава. Он измучил всю роту придирками, человек десять наказал внеочередными нарядами и караулами, но всё как-то без толку. Наконец, он решился на последнюю меру – собрал солдат в своей канцелярии и прочитал им злобную нотацию в том духе, что если не будете слушать меня как раньше, то будет вам ещё хуже, чем раньше. Дедом-то я, дескать, не мог вас сажать на губу (гауптвахту), отменять ваши отпуски и увольнения, а теперь в дополнение к прежнему и это вам устрою. Разъяснив всё это, он потребовал принести ему тем же вечером, в такой-то и такой-то час после отбоя сковороду жареной картошки. Прождал он её часа два или три, нетерпеливо расхаживая по казарме, злобно зыркая глазами по сторонам и поминутно гоняя дежурного по роте в столовую. Тот, каждый раз возвращаясь оттуда, придумывал новый повод – то картошка ещё не очищена, то повара спят, то начальник штаба зашёл с проверкой, ну и всё в этом роде. Так Стёпушкин ничего и не получил. На этом-то вся его дедовщина и кончилась…
Что касается Сомова, то ему рукоприкладство пока сходит с рук, тогда как на любого другого начальника наши ребята обязательно бы пожаловались. Уж не знаю, почему этого не происходит. Солдаты Сомова даже, кажется, особенно и не уважают, несмотря на то, что он, в общем-то, считается справедливым начальником. Я, кстати, иногда боюсь, что меня он тоже как-нибудь ударит. Зная о своей вспыльчивости, очень беспокоюсь, как бы не ответить ему. И что тогда? Пропали и деньги и все планы… Впрочем, со мной он как-то подчёркнуто вежлив, что всегда очень меня удивляло, особенно в первое время. Догадываюсь, что он знает о моём образовании, и, видимо, поэтому ставит меня выше других солдат. В части он на плохом счету. Говорят, прежний командир, Исаев, был у него под каблуком. Новый же командир, полковник Сургучёв, назначенный месяца за два до нашего отъезда, сам оказался крепким орешком, и у них с Сомовым началась холодная война. Командир придирается ко всему, к чему может – к строевой подготовке нашего подразделения, к внешнему виду солдат, к выполнению
