Особенно понравилась мне столовая – это единственное хоть сколь-нибудь уютное помещение, разбавляющее своим видом общую серую депрессивность Узла. Она состоит из двух больших палаток, соединённых вместе. Пол тут не земляной, а дощатый, всегда к обеду выметенный и чистый, столы деревянные, сбитые из цельных, обструганных брёвен. На трёх длинных солдатских столах лежат клеёнчатые скатерти в мелкий синий цветочек, отдельные же столики для начальства укрыты ситцевыми покрывалами. Солдаты едят из металлической посуды (в части у нас была пластиковая), а офицеры из фарфоровой. На клеёнчатых окнах палатки сделаны синие шёлковые занавески, а на стенах прикреплены изображения – репродукция «Золотой осени» Левитана, несколько фотокопий с Айвазовского и ещё какой-то выцветший морской пейзаж, нарисованный от руки. Эти картинки, пожалуй, единственная роскошь нашей жизни. Даже не знаю почему, но только взглянешь на них, и так уютно, свежо на душе становится…
Что касается питания, то меню у нас хоть и довольно однообразное, но сытное. На первое чаще всего дают молочный суп на разведённой сгущёнке с макаронами, а на второе – картошку с тушёнкой. Других овощей кроме картошки, считающейся очень практичной в хранении, почти нет. Разве что иногда меню ненадолго пополняется какими-нибудь консервированными помидорами или огурцами. Однако в отличие от части, порции здесь очень велики, к тому же можно брать добавку. Если не наешься на обеде, можно и просто, зайдя в столовую, спросить у поваров банку тушёнки или сгущёнки.
Распорядок дня Узла похож на тот, по которому живёт и часть: встаём мы в шесть утра, в семь строимся на развод, а в полвосьмого расходимся по работам. Но вот исполняется он совсем иначе. В части всё надо делать бегом: только дневальный крикнул «Подъём!» как рота начинает суетиться, сотни босых ног ударяют по полу, солдаты в суматохе кое-как одеваются, наматывают портянки и сразу бегут в туалетные комнаты, чтобы успеть умыться и побриться до сержантской проверки. Здесь же никакой спешки нет и в помине – нас или растолкает смена телеграфистов, вернувшаяся в казарму после дежурства, или разбудит кто-нибудь из ребят, проснувшихся пораньше других и успевших глянуть на часы. Солдаты постепенно начинают продирать глаза, потягиваться и шевелиться. Слышатся первые сонные голоса, и кто-нибудь сквозь зевоту ворчит на дежурного, убежавшего за веником и не закрывшего за собой дверь, из-за чего помещение уже успело наполниться клубами сизого морозного пара. Затем мы, дрожа от холода, выползаем из палатки и, давя сапогами образовавшуюся за ночь хрупкую плёнку льда на жидкой