Нетерпимые брагой с сивухой довольны,
Им иного с похмелья познать не дано…
Если друг твой солгал тебе трижды за день,
Знай: удел твой – от друга тяжелый кистень.
Если недруг правдив – поклонись ему низко:
В черной ночи не водится черная тень!
Виноградное солнце – и мне, и жене,
И хрустальные блики на чистой стене,
Небеса, и снега, и поэмы Саади,
И несущийся всадник на белом коне…
Лемурийцы оставили в память для нас
То, что видеть способен испытанный глаз.
Обрученный навек с виноградной лозою
Он и мне освещает мой путь на Кайлас.
Ох, я столько влюблялся, что стал забывать
Что есть что, кто был кем и кого чем назвать?!.
Все меняется быстро в игрушечном мире…
Звался зятем, глядишь, ан уже и не зять…
Перепонки сдавила мне темень в ночи —
Хоть кричи, хоть стучи, хоть надменно молчи.
Ладно – умер. Ну умер и умер:
Я раз сто умирал без особых причин.
Как-то раз я лежал и следил за Луной.
А она притворялась безумно больной;
В тучи куталась зябко, моргая, слезилась,
А затем превратилась в ничто надо мной.
На иврите запел легендарный Олимп…
С хула-хупом не спутали ль мы с вами нимб?
В мясорубке понятий смешались жаргоны…
Суфий – Вася, а в рясе со мной – аль-Хаким.
«Мы – славяне,» – талдычили парни в строю,
Поминая отца, да и матерь свою.
Если б в свет пропускали по роже да коже,
Мы б устроили ад даже в горнем раю…
Преставление света уже началось! —
Он кричал, он вопил, он гнусавил под нос.
А наутро я встал – солнце вширь горизонта,
И Земля не скатилась пока под откос.
«Апокалипсис грядет! Ты к битве готов?!» —
Слышал тысячи раз и из тысячи ртов.
Я смеюсь, как мальчишка: вот море, вот солнце, —
Мне они заменяют пять тысяч постов.
Говорят, в рубаях ничего не поймешь, —
И ползет по задворкам цветистая ложь.
Мир в вине утонул, мне-то? – верьте, не верьте…
Не поймешь до тех пор, пока не отхлебнешь…
Собирались пииты, читали стихи,
Как трагичны их лица, и тоны глухи…
Я сидел в стороне, забавляясь безумьем,
Под стихи разговлялся я белым сухим…
От людей несмеющихся тянется жуть.
А с непьющим в компании страшно вздохнуть.
Если б Бог не любил виноделье и вина,
Разве б он нам позволил хоть пробку лизнуть?
Нам твердили всечасно, что строй на века.
Стройки славила в книгах негодных строка…
Лишь философ, вздыхая над пенною чашей,
Знал, что жизнь коротка: от глотка до глотка.
Я к Хайяму пришел расспросить про удел,
Но мудрец