В своей свободной новой жизни в Америке она начинала забывать тягостные гонения, которым подвергалась вместе с гугенотами в Ла-Рошели.
И все же ее цельная натура бунтовала против подобной бесчестности в отношении участи народов.
– Нет, это невозможно, – повторила она, резко вставая, – это означало бы обречь на монарший произвол все человеческие устремления к добру…
– Вы говорите, точно античный трибун, – с усмешкой бросила госпожа де Модрибур.
– А вы – как ханжа из Общества святых даров, – парировала Анжелика, направляясь к дверям.
Герцогиня мгновенно нагнала ее.
– О, простите меня, дорогая, бесценная моя, – просила она изменившимся голосом, – сама не знаю, что на меня нашло, что я позволила себе говорить с вами в таком тоне… с вами, которая есть само милосердие. Простите меня! Вы так чувствительно потрясли глубинные основы того, что помогало мне жить, что порой… порой мне кажется, что я ненавижу вас! И завидую вам… Вы такая живая, такая настоящая. Ах, как бы я хотела, чтобы вы ошибались!.. И все же боюсь, вы окажетесь правы. Но простите меня… Здесь я ощущаю себя слабой и неуверенной, и для меня это унизительно…
Она цеплялась за руки Анжелики, пытаясь удержать ее, старалась встретиться с ней взглядом.
Ее глаза цвета темного золота словно осветились невыразимой радостью, когда наконец встретились с потемневшими от гнева, как бушующее штормовое море, зелеными глазами маркизы.
– Вы видите мое раскаяние, – прошептала герцогиня. – Простите меня… я… в некотором роде похожа на вас: женщина, привыкшая подчинять себе, и если не быть понятой, то хотя бы быть услышанной. Я знаю, в чем именно мой недостаток: я чересчур горда. Но я бы совершенно не хотела, чтобы между нами, несмотря на все, что нас разделяет, оставалась какая-то недосказанность… Потому что непонятно как, но вам удалось за эти несколько дней завладеть моим сердцем, которое, однако, не так-то легко поддается соблазну…
Казалось, в прекрасных глазах герцогини взывает о помощи какое-то испуганное существо. Это мимолетное впечатление заставило угаснуть раздражение Анжелики. Она не могла сердиться на Амбруазину де Модрибур за то, что ее понимание жизни основано на узкой религиозной доктрине, которую ей внушали с раннего детства, а именно: все, кто не с Богом и его церковью, те против Бога.
Тем не менее нетрудно было догадаться, что ученые познания герцогини, столь редкие для женщин того времени, делали ее способной перейти к более широкому пониманию жизни. Ладони герцогини скользнули по рукам Анжелики и с жаром стиснули ее пальцы.
– Давайте помиримся! И постараемся впредь более терпеливо воспринимать наши столь различные точки зрения. Я полагаю, мы с вами обе вспыльчивы, как вообще все французы, а особенно уроженцы Пуату. Верно?..
Ее улыбка молила