Его встретили облачённые в просторные белые рясы служители церкви и проводили в покои епархия. Свещенники почти не говорили с ним, да и друг с другом общались жестами и кивками головы, соблюдая тишину и таинство этих стен.
Церковь не отличалась скромностью даже внутри: портреты святых в драгоценных рамах, золотые орнаменты на белоснежных стенах, алтари и подсвечники всё из того же священного металла – повсюду кипенная белизна и сверкающее золото. Но стоило выйти из главной залы, где проводили молебен и богослужения, как позолота исчезала и на тебя давили пустые стены и тишина. Шорох подолов да башмаков эхом отдавался от белого камня, растекался по узким коридорам с низкими потолками. Даже в подборе мебели для себя свещенники соблюдали умеренность, полностью отказавшись от парчи, обивок и мягкого пуха: все скамьи были жёсткие, из одного только дерева, и даже постели у них – Морен знал не понаслышке – были сложены из соломы. Ни о каких перинах нельзя было и помыслить. Скромность, сдержанность и аскетизм – главные добродетели служителей Единой Церкви.
Новоиспечённый епархий встретил его в своих палатах за столом. Поприветствовав Морена, он махнул рукой, давая остальным понять, что их следует оставить одних. Проводившие Морена свещенники низко поклонились, выражая почтение, и удалились, мягко прикрыв за собой дверь.
Епархий Ерофим оказался уже немолод и, как и прочие свещенники, гладко брил и лицо, и голову. То был своего рода знак отличия от простых смертных, и, что более важно, от столь ненавистных Церкви волхвов. Тем в своё время как раз запрещалось стричь косы и бороды, дабы сохранить близость с животным естеством. Ерофим оказался крепко сложён и широк в плечах и когда-то в юности, вероятно, был красив. Но сейчас его лицо портили желтоватая, словно берёста, кожа и вдавленная, как после удара, переносица. Последнюю он закрывал холщовой лентой, но та всё равно провисала, выдавая недуг. Широкие скулы, крепко сжатая челюсть – он напускал на себя грозный вид, однако блёкло-голубые глаза его давно выцвели, выдавая пожилой возраст, как и морщины вокруг глаз, обмякшие щёки и седина, тронувшая брови.
– Мне доложили, что ты неподалёку. – Голос у него оказался гнусавым, сиплым, будто вдавленный нос дышал с трудом. – Вчера тебя видели на языческом празднике. Можешь объясниться?
– Не собираюсь. Но я действительно был там: разогнал ваших подчинённых, что хотели надругаться над крестьянками.
Епархий поморщился, однако лишь на вторую часть – дерзость Морена, похоже, нисколько его не смутила. Махнув рукой, он указал на лавку у стены.
– Садись, есть разговор.
Морен