Ансель сидел за столом и с удовольствием прихлебывал молоко из стакана.
– Пожалуйста, – сказал Джонни. Теперь его голос был мягким. – Ешь, любовь моя.
Лаванда уже не могла вспомнить, что же обещал Джонни, но узнала, как это звучало. Она позволила Джонни запустить пальцы в ее волосы. Она позволила ему поцеловать ее в бедро. Она позволила ему шептать «прости, прости», пока слова не зазвучали будто на совершенно другом языке.
Пока Джонни дремал, Лаванда сидела с Анселем в кресле-качалке. Цепочка от медальона оставила на шее Анселя едва заметное зеленое пятно, и на мгновение ее страх сменился паникой из-за сходства с синяком. Они вытаскивали все книги с полок – технические руководства и карты Филиппин, Японии, Вьетнама, – пока не нашли ее. Составленную картографом карту Адирондака. Лаванда усадила Анселя к себе на колени и разложила бумагу у них на ногах.
– Мы здесь, – прошептала Лаванда. Она провела рукой Анселя вдоль шоссе. От фермерского дома до города на краю страницы.
Чистота ее нижнего белья была особым видом насилия. Задержка на четыре недели, затем на шесть: Лаванда молилась о пятнышке крови. Каждое утро тело предавало ее, медленно меняясь без ее разрешения. Ее рвало в покрытый ржавчиной унитаз, ужас поднимался вместе с ее внутренностями – набирающий силу, парализующий.
Дорогая Джули.
Помнишь, как мы обожали «Девочек Мэнсона»? Как следили за судебными процессами, словно за телешоу? Сейчас мне снятся эти девочки, то, как они дошли до такого кровавого конца. Интересно, чувствовала ли когда-нибудь подобное Сьюзан Аткинс. Шептал ли голос в темноте ее сознания: «Уходи».
Это нарастает, Джули. Я не могу это остановить.
Лаванда нашла в сарае джутовый мешок. Внутрь она положила одну жалкую банку кукурузы – она украла ее, когда Джонни отвернулся; банка выпирала у нее под рубашкой, сердце колотилось от безрассудства. Она сунула в мешок старое зимнее пальто: хотя оно было слишком маленьким для Анселя, если понадобится, оно не даст ему замерзнуть. Наконец она добавила ржавый кухонный нож, завалившийся за раковину. Она запихнула мешок в глубину шкафа в комнате Анселя, куда Джонни никогда бы не заглянул.
В ту ночь Джонни, как всегда, храпел, и Лаванда положила руку на свой живот, который казался раздутым и чужим. Она подумала о мешке в шкафу, излучающем обещание. Когда она рассказала Джонни о ребенке, готовясь к вспышке гнева, тот только улыбнулся: «Наша маленькая семья». К ее горлу предательски подкатила желчь.
Лаванда росла. Поскольку она становилась все шире, то поселилась в кресле-качалке у задней двери: садилась с утра пораньше и зачастую вставала только для того, чтобы сходить в туалет. Ее мозг превратился в решето и больше ей не принадлежал. Будущий ребенок пожирал ее мысли по мере их появления, а Лаванда была всего лишь оболочкой, зомбированным