–Теперь мир знает твоё имя!
Я помню, как в тот момент её взгляд был полон гордости. Это было первое, что я смог сделать с тем, что она мне дала – с её терпением, с её любовью.
Но иногда, когда я сидел за столом и писал своё имя, я думал: Я хочу, чтобы мир знал меня не только как сына палача. Я хочу, чтобы я был кем-то большим. Но как это сделать, если вокруг меня всегда будет топор? Мать улыбалась, но я знал: она тоже мечтала о чём-то большем. В её глазах было что-то светлое, но всё же, как и в моих, прятался страх. Страх, что судьба – не просто топор и кровь. Страх, что это и есть всё, что мне предстоит.
Глава 4
Мне было уже десять. Я стал выше, руки окрепли, отец всё чаще поручал мне мелкие дела: принести топор, наточить ножи, вымыть доски на плахе. Я уже не плакал – слёзы исчезли так же внезапно, как и детские сны. Но внутри что-то всё ещё сопротивлялось.
В тот день в деревню приехали уличные артисты. Это случалось редко – слишком мало людей, слишком холодные зимы и слишком много шёпота про «палачей», чтобы артисты заезжали сюда по доброй воле. Но всё же они пришли. Разбили шатёр на центральной площади, развесили флажки и звонкие колокольчики, вытряхнули из телеги бубны, костюмы и деревянную сцену.
Я стоял в толпе, немного в стороне. Люди избегали меня – как всегда. Но я не замечал. В тот момент я не был сыном палача. Я был просто мальчиком, у которого захватило дыхание.
Танцор в шёлковом плаще крутился под бой бубна, жонглёры подбрасывали горящие факелы, а старик с длинными седыми волосами играл на скрипке. Это была не просто музыка. Это было волшебство. Каждая нота – как солнечный луч сквозь зимнюю хмарь. Я слышал, как в груди что-то рвётся наружу – тоска, мечта, надежда.
Я не мог оторвать глаз от скрипача. Его пальцы бегали по струнам, и в каждой мелодии было больше жизни, чем в моём любом дне.
Я стоял, пока не стемнело. Пока снег не начал снова сыпаться с неба. Пока отец не подошёл ко мне сзади, схватил за плечо и не прошипел:
– Хватит. Возвращайся домой. Это не для тебя.
Но я уже знал – это именно для меня. Только не для того Генри, каким хотел видеть меня отец. А для другого. Настоящего.
Ночью я долго лежал без сна. В комнате было тихо, только за окном скрипел ветер, цепляя ставни. Где-то внизу отец храпел в своём кресле. Мать уже давно ушла спать. Я смотрел в потолок и думал только об одном – о той музыке.
Она звучала у меня в голове, как будто скрипка старика всё ещё пела где-то недалеко. Я встал, на цыпочках подошёл к двери, тихо снял засов. Оделся молча, не зажигая свечу. Снег лежал плотным белым покрывалом, воздух был тихий и звенящий. Всё спало.
Я крался улицами, прячась в тенях, пока не добрался до площади. Там, среди телег, бочек и скрученных брезентов, тускло горел один фонарь. У сцены сидел тот самый старик-скрипач. Он курил трубку и что-то тихо напевал себе под нос.
Я подошёл ближе, сердце билось где-то в горле.
– Простите… – выдохнул я. – Я… можно просто послушать?
Старик посмотрел на меня поверх очков. Не испугался, не прогнал. Лишь кивнул и сказал:
– Садись,