Инегельда не просто чувствовала, как меняется ее госпожа, но и прекрасно понимала ее состояние, считала мелочи, которые прорывались все чаще и чаще. Ловила ласковые взгляды, которые с каждым свиданием становились все естественнее, будто вымораживаясь из-под ледяного наста когда-то замороженной души; ловила не столько слова, сколько оттаивающий голос своей навсегда одинокой госпожи. Она была не только умна и на редкость наблюдательна, но и обладала природным даром утонченной прозорливости, и юный возраст ее был здесь не помехой, а, скорее, подспорьем, щитом, за которым легко и просто можно было укрыться от собственной нечаянной оплошности, переждать, передумать, найти иной подход и приладить новую улыбку. Ей присуща была звериная неподвижность выжидания, и она – выжидала.
И сочиняла историю о нашествии данов, которых никогда не видела в глаза. Здесь нельзя было промахнуться, нельзя было увлекаться самим рассказом, который неизбежно потребовал бы расспросов и уточнений; здесь следовало опираться на девичий страх, пугать слушателя и почаще пугаться самой, уходя в слезы и рыдания, если, предположим, спросят, бородаты датские викинги или безбороды, сражаются мечом или секирой, со щитами или без щитов. А это все требовало запасов жалости, любви и сострадания, которые способны были бы вовремя удержать Альвену от всяческих уточнений, и Инегельда жадно и старательно копила признаки любви и сострадания, как скряга копит пыль от кошеля, в котором хотя бы раз звякнуло золото.
– Целиться нужно не в оленя, – с детства учил отец. – Не в оленя, а в березу, мимо которой он ходит на водопой. Ищи березу, Инегельда: олень придет, когда почует жажду.
Березу Инегельде указали, олень появился сам собой. Но только она, она одна могла пробудить в олене жажду и подвести его к березе в тот миг, когда нацелит стрелу.
– Я готова, госпожа, рассказать тебе о набеге данов.
– Не надо, девочка. Не надо мучить себя воспоминаниями.
– Но я должна…
– Воспоминания – обратная сторона памяти. Если память возвышает и тем дает нам силы для жизни, то воспоминания только крадут эти силы и делают нас слабыми.
– Но воспоминания живут во мне и терзают меня, госпожа. Я хочу выбросить их из своей души. Выбросить и обрести покой рядом с тобою. Покой навсегда.
Инегельда хорошо продумала рассказ, точно рассчитав, когда прольет слезы, когда вздохнет, когда судорожно всхлипнет, а когда и разрыдается. Так что Альвена побежит за отваром из корней валерианы, забыв о половине рассказанного. Она уже натянула тетиву: оставалось подвести оленя к березе.
– Я жила на укрепленной усадьбе моего господина Эвальда, – начала Инегельда, добившись разрешения говорить. – У господина была сильная стража, а в середине усадьбы стояла башня из валунов: с глубокими подвалами, где можно было