– Вставай!
– Нет.
– Солнце.
– Нет.
– Суп.
– Нет.
Спина. Молчание. Стена.
Только Сид придет, его тут же отправляют к ней. Сид, ее любимый внук. Сиддхартх, нынче Сид. Единственный человек, от которого она не могла отвернуться полностью.
Лежит с утра.
Позже обычного пошла в туалет, вернулась и лежит.
Есть – нет, пить – нет, даже пригубить чай – нет.
Цветы расцвели – все равно.
Хризантемы – не смотрит.
Сид в своем репертуаре. Когда пришел, когда ушел – неизвестно. То на пробежку, то в спортзал, то матч по крикету, турнир по теннису, гитара, заносчивые манеры, подзуживает, пререкается с родителями, за словом в карман не полезет, и на каждого найдется своя шутка. Прошмыгнул, бита, ракетка, что-то бросил, побрызгал водой на руки-лицо, скинул футболку, смазал подмышки тальком, по пути достав из холодильника сэндвич и яблоко, закинул в рот и – прямиком в бабушкину комнату.
– Бабуля, вредная девчонка, вставай! Вставай и вперед!
Бабушкины возражения не пройдут. Как поведет себя спина? Как ответит на этот порыв ветра? Хнычет, но с нежностью: «Уж больно холодно». Шепчет-бормочет, чуть-чуть оттаяв.
Предлог. Но правдивый, а произнесла – стал еще правдивее. Самая настоящая дрожь бьет из-под одеяла, как будто в темноте пробежала мышь, а Мать съежившись прячется. Но Сиддхартх – это Сид – он должен попытаться. А она вслед за своей матерью приговаривает: «Злых морозов сорок дней: пус – пятнадцать, магх – добей»[1].
Если заговорить после молчания, да еще и рифмованной поговоркой, то голос начинает петь. «И-и-и-у-и-и-и-у» – расходится волнами.
– Злых моро-о-озов со-о-рок дней: пус – пятна-а-а-а-дцать, ма-а-агх – добей.
– Супер, бабуля! Нам точно светит премия «Грэмми»! – с этими словами Сид побежал за гитарой. Повесив ее на шею, он запрыгнул на бабушкину кровать и в свойственной нынешней моде и его возрасту манере заорал во все горло, перебирая струны:
– Только злых моро-морозов, ох, морозов сорок дней, пус, о-о-о-о пус, о-о-о пус – пятнадцать, ну а магх – добей-до-бей-добей. Йе-йе-йе…
Никто не мог удержаться от смеха, Мать в душе слегка улыбалась. К этому ребенку она просто не могла повернуться спиной. Не могла умирать под этот шум и гам.
Но будь кто другой – тут же повернула бы спину, глаза закрыты, умирающий кулек. Уставшая от любых связей, ее душа тяготилась ролью матери, жены, вдовы, а если собрать в одно – ей опостылела семья.
И если у двери дома раздается звук шагов, она умирает, слившись со стеной и повернув к миру безжизненную спину.
Но та дверь остается открытой, если говорить метафорически. Кто-то проходит мимо, раздается звук, и натренированные уши Матери, вечно распознающие звуки шагов, тут же улавливают: «Ага, только что кто-то вошел в ту дверь».
Та дверь…
Та дверь. Не многие знают, что то была