«Колхидского странника» дарили друг другу, зачитывали в библиотеке, втридорога продавали, обменивали и отдавали за так. Наш с Лёней приятель рассказывал, что приобрел ее в Париже на Блошином рынке.
Кто-то не выпускал из своей библиотеки: отчалив, она уже не приплывала в гавань, ибо колхидский странник не возвращается.
Но истинный фурор книга произвела в Сухуме.
Даур Зантария по прозвищу Старик, богема и завсегдатай сухумского Парнаса «Амра», – был провозглашен великим поэтом и даже пророком, которого славили его именитые московские собратья по перу.
Даже Пётр Алешковский, тогда уже финалист премии «Русский Букер» (волнуюсь за Петю, – говорил Даур, – теща его на порог не пустит, если он не получит «Букера», в ракушке будет ночевать!), а ныне таки букеровский лауреат, взяв в руки «Колхидского странника», вздохнул:
– Да-а, надо умереть, чтобы тебе выпустили такую книгу.
Однако не каждый, кто держит в руках калам, сможет написать кетаб!
В послевоенном Сухуме такая солидная книга открывала потаенные двери, в очередь на издание выстроились «Кремневый скол», «Невермор» и неоконченный «Феохарис», эссе про Нансена с Амундсеном и другие жемчужины Даура – полное собрание сочинений в нескольких томах… Несокрушимый воин света Циза Гумба добилась разрешения создать писательский музей Даура.
Первым туда полетел свитер с черноголовыми птицами в зеленой траве (как жаль, что я тебе не смогу дать Букеровскую премию за свитер!) Следом светлый парижский плащ Лёни Тишкова с ананасами на шелковой подкладке, который давно нравился Дауру: в нем он мечтал прогуляться по улицам Баден-Бадена.
– Проверь, – просила я Тишкова перед отправкой в музей плаща, с которым он не без сожаления расставался, – не завалялись ли в карманах записки от твоих любовниц? Теперь в этом плаще могут быть записки только от ЕГО любовниц.
– Вот ты и напиши, – Лёня отвечал. – Напиши и положи. Тогда всё будет аутентично.
В роли печатной машинки я подумывала отправить в Абхазию пишущий агрегат Дины Рубиной, полученный ею в наследство от драматурга В. Токарева. До всяких там кино на этой машинке Владимир Николаевич настучал инсценировки «Щит и меч» и «Семнадцать мгновений весны». «Да и я на ней много чего нащелкала», – с грустью говорила Дина, уезжая в Израиль и обменивая этот свой увесистый черный, потертый, матерчатый чемодан с вычурной надписью «DIPLOMAT», перепоясанный ремнем от брюк ее мужа, на мою новенькую «TREVELLER DE LUX», ибо столь драгоценный антиквариат ни за что бы не выпустили из России.
Но Лёня счел Динину машинку слишком древней, конец девятнадцатого века. Дауру же куда более подобает середина двадцатого. Поэтому мы отправили в Сухум любимую печатную машинку моей мамы «Эрику», к тому времени Люси уже не было на свете.
Экспонаты подхватывал Сид, поэт, океанолог и ловец саламандр.