Крестик из корицы. Пётр Королёв

воображая себя корягой, видавшей виды, с которой стихиям надоело играться и которая возвращалась к ним, умоляя позабавиться ещё, хотя бы чуть-чуть.

      Мой язык онемел, моё сердце кричало, но нет на свете слов, способных как-нибудь выразить этот крик.

      Что-то заставило посмотреть на ярангу, и я приподнялся.

      В следующее мгновение тело как будто окунулось в прорубь – из зелёного жилища выглядывала голова. Лицо до боли знакомое, но никак не припоминалось. На голове была красная шапка – о да, я отлично помню её, с белыми буквами «Арктика». Загорелая бабушкина рука поправляет мне эту шапку по дороге, мы вдвоём возвращаемся домой, с трассы, где весь день, с раннего утра продавали нами же выращенную картошку, рассыпчатую столовую и розовую, сорок рублей за килограмм… Душный августовский вечер, я качу впереди тележку, пинаю пыль. Вздох, в плену у морщин горделивые губы приговаривают: «Легко перестать – ты не переставай. Живи и радуйся.». Но лицо, лицо… Ей-богу, я почти что тронулся тогда.

      А потом упал на песок и уснул.

      … – Да-да-да! Но за исключением того, о ком мы говорили до этого!

      – Нет-нет, мы про того не говорили. Мы хотели сказать про него… не помню, как зовут…

      – Да-да-да! Про него и про того, другого. А остальные – всё, пожалуйста, прощайте! Мы же не мешали, за руки не хватали, правильно? Нет! Все, все, кроме него. И всё! А кто ещё?

      – Нет-нет, им ещё не нужно, они не говорили про ещё…

      Песок зашуршал и захлюпал. Чьё-то кряхтение. Две пары холодных крепких рук живо подобрали и потащили меня. Пряный запах – знаете, как пахнет в сентябрьском северном лесу мох, во время грома, когда до ливня остаётся всего ничего, тот самый. Запах моей матери.