Звонок раздался во второй половине дня, буквально за два часа до истечения срока действия визы Освальда. Ему сообщили, что виза не будет продлена и он должен покинуть страну немедленно.
Возможно, в силу юношеской иррациональной веры в то, что все в итоге обернется в его пользу, Ли Харви надеялся, что решение будет положительным. Советские компетентные органы были прекрасно осведомлены о ситуации с его визой. У них было целых пять дней на рассмотрение его письма-заявления, однако они оттянули собеседование с ним до последнего дня. Молодой американец ясно показал, что был тверд в своем намерении относительно СССР и в своем желании остаться здесь; ему нравится эта страна. Он не поддался на уговоры скептически настроенного и обескураживающего своими заявлениями чиновника.
Освальд испытал острое чувство унижения, разочарования и ярости, смешанной с жалостью к себе из-за несправедливого обращения с ним. Он был раздавлен и унижен. Все его мечты и стремления были разбиты и уничтожены.
В знак протеста Ли Харви решил покончить с собой. Вот как он описал это в своем дневнике: «Я потрясен! Мои мечты! Я ждал два года, чтобы быть принятым. Мои самые смелые мечты разбиты из-за мелкого чиновника. В 19:00 я решаю покончить с этим. Замочить запястье в холодной воде, чтобы заглушить боль. Затем порезать мое левое запястье. Затем погрузить запястье в ванну с горячей водой. Я думаю: „Когда Римма придет в восемь и найдет меня мертвым, это будет большой шок“. Где-то играет скрипка, а я смотрю, как уносится моя жизнь, я думаю про себя, как легко умереть и „сладкая смерть“ (под скрипку). Около 08:00 Римма находит меня без сознания (вода в ванне насыщенного красного цвета), она кричит (я помню это) и бежит за помощью»9.
Приведенная версия событий вокруг попытки самоубийства Освальда основана на том, что он сообщает в своем дневнике10. Следует иметь в виду, что информация в дневнике – это его ретроспектива событий, изложенная позднее более зрелым человеком о том, что произошло с ним в Москве почти за два с половиной года до этого. В своем дневнике он вспоминал мотивы и поведение своего прежнего наивного «я».
Более поздний Освальд вряд ли стал бы рассматривать свою попытку самоубийства как повод для самолюбования. Хотя он не мог не упомянуть об этом как о свершившемся событии, он сделал попытку снабдить это «событие» романтической аурой, которая избавила бы его уязвленное самолюбие от воспоминаний о таком поспешном и незрелом поступке.
До тех пор, пока Освальд несильно отклонялся от реальных фактов, он мог чувствовать себя свободно и редактировать свой рассказ по своему вкусу. В то время он не мог и представить себе, что спустя годы армия исследователей будет шаг за шагом и минута за минутой отслеживать все его поступки в Москве и других местах. Что они обнаружат все несоответствия в том, что он говорил о себе и своей жизни.
По свидетельствам Риммы Шираковой, Розы Агафоновой11 и Юрия Носенко12, вырисовывается