Личико ребенка оживилось. Глаза радостно засияли. Но Лара зашипела в глухой ярости:
– Не смей обращаться к моему сыну!
– Дорогая, ты что? – растерялся Федор.
На его слегка пухлых щеках появилась краска стыда. Но сестрице не было до этого дела. Чуть склонив голову к плечу, она спросила Давида приторно-сладко:
– Еще не понял? Она все знает. Все знает о нас!
В этот миг я почувствовала себя той самой фарфоровой чашечкой, что разбилась сегодня вдребезги. Все внутри меня со звоном разбилось, раскрошилось, разлетелось. Но об этом знала только я. Остальные же видели лишь неподвижно сидящую на своем месте Белль.
И в зыбкой страшной тишине прозвучал растерянный голос Федора:
– Я не понимаю… Что все это значит? Лара, о чем ты?!
Сестрица сорвалась. Словно оркестр грянул в пустом зале. Слова срывались с ее губ и, будто острейшие кинжалы, летели в каждого, кто имел несчастье находиться рядом. Много лет она хранила свою тайну. А теперь не знала удержу.
Словно во сне я поднялась. Положила на стол накрахмаленную салфетку, что все это время так отчаянно сжимала пальцами под столом. Ни на кого не смотря, ни с кем не прощаясь, ушла. Тихо прикрыла за собой дверь столовой. Словно опустила занавес над сценой, где пели панихиду моей прошлой жизни.
Пронзительный голос сестры и ее ужасные слова не долетали до второго этажа. Но едва оказавшись в своей спальне, некогда нашей с Давидом спальне, я начала задыхаться. Пошатываясь, я из последних сил вышла на балкон. Вцепилась руками в кованую решетку.
Прохлада летнего вечера, легкий ветерок с озера укутали меня. Зажмурившись накрепко, я почувствовала, как слезы обожгли мои щеки. Тут же смахнув их нетерпеливою рукой, я приказала себе успокоиться. Я дала себе слово, что справлюсь с этим. И нарушать его не собиралась.
Присев в плетенное кресло, я заставила себя дышать. Успокоиться. Взять себя в руки.
На удивление я справилась с собой довольно быстро. И когда в вечерней тиши раздался шум отъезжающей машины, и даже тогда, когда послышались шаги мужа, я не дрогнула.
– Белль!
Голос Давида звучал тревожно. Я почувствовала его страх. И это было дико само по себе.
Заприметив открытую дверь, он выбежал на балкон. Но заметив меня, сбился с шага.
– Белль…
– Не надо. Я не желаю ничего знать.
Давид тряхнул головой, будто своевольный конь роскошной гривой. Шагнул ко мне и, ухватив за плечи, выдернул из кресла.
– Больно.
– Когда ты узнала?
– Ты точно хочешь спросить об этом?
Муж сжал меня еще сильнее. Я не пыталась вырваться – бесполезно.
– Все не так. Не так, как кажется.
– Я не желаю ничего знать.
– Она никогда и ничего не значила для меня. Никогда и ничего!
– Тем хуже для тебя. Для вас обоих.
– Все случилось до того, как я узнал тебя.
– И семь лет забывал рассказать, что спал с моей сестрой?
– Это