Мицелий. Сборник рассказов, который пишет тебя. Павел Юрич

просто улыбалась. Та самая улыбка, которая раньше была для Лехи. Теперь – только для себя.

      И для кого-то ещё.

      Сначала в почтовом ящике появился листок – мятый, исписанный корявыми строчками:

      «Привет, кукла.

      А ты правда хочешь знать, каково это – гнить и петь одновременно?

      Хочешь ко мне в подземное королевство?

      Принеси мне голос.

      Верни мой голос – и я вернусь к тебе.

      А.Ш.»

      Подпись была почти стёрта, но Света узнала. Стиль, орфографию, даже почерк – она изучала его автографы ночами напролёт.

      На следующее утро она вытащила с антресолей старый микрофон, с которым отец когда-то объявлял дискотеки в ПТУ.

      Собрала на него плату, припаяла провод к старому магнитофону и начала – записывать себя.

      Каждую ночь она читала в микрофон слова Шаньги.

      Сначала – тексты песен. Потом – свои стихи, стилизованные «под него».

      А потом – вещи, которые снились ей после визита на кладбище.

      «Гробы стоят, глядят из тьмы,

      Их зубы – гвозди, сны – дымы.

      В одном лежу я, в другом – ты.

      А третий пуст. Ждёт.»

      На девятую ночь микрофон стал фонить.

      На десятую – зашипел.

      На одиннадцатую – он ответил.

      – Кукла. Ты отдала мне голос. Теперь я вернусь.

      Света плакала и смеялась. Она обнимала колонку, как живого человека.

      Голос хрипел, надрывался, кашлял кровью эфира – но был.

      Леха вернулся. Или что-то, что было им. Когда-то.

      Город заметил.

      Кассирша из магазина «Магнолия» перестала здороваться – говорила, что от Светы идут «волны, как от радио, на котором по ночам чешутся мертвецы».

      Соседка из квартиры напротив пожаловалась, что через стену слышит «концерты, которых не было».

      А директор училища вызвал её к себе и сказал, что её курсовую работу невозможно прочитать без головной боли. Будто она написана чернилами, которые… живут.