– Кажется, да, мистер Клэйтон, – немного неуверенно отозвался Орлофф, – Не сомневайтесь. Сделаем из него своего голубка.
– Годится. И еще одно. Когда мы не на людях, называй меня просто Клэй, без мистера. Мы же друзья? Ок?
– Да, Клэйтон, конечно. А вы меня Ник.
– Не волнуйся. Тебе, кстати, это имя к лицу. Николас Орлофф. Шикарно звучит! Как мировая звезда оперы или балета. Осталось бороду отпустить до пупа, и ни дать ни взять обернешься стопроцентным Шаляпиным или как там его? – сказал Клэйтон снисходительным тоном. Очевидно, хотел немного сгладить свой невынужденный наезд на молодого подчиненного. Ник и вправду немного обиделся. Насупился, надул губы и в этот момент походил на подростка, которого отец неожиданно застукал с банкой пива в гараже.
– Позволю вам возразить. Мне это имя не по душе, несмотря на то, что оно мне по наследству досталось. Я на самом деле этих русских не перевариваю.
– Интересно за что? – как можно мягче спросил Клэйтон.
– Да за все! – Ник чуть вскипел. – Упрямые, непредсказуемые, хитрые…
– О дорогой мой! Так ты их боишься, выходит? И правильно делаешь. Я тоже. Крутые они перцы. Знаешь, почему я хожу без зубов?
Ник пожал плечами.
– Вот то-то и оно. Расскажу тебе одну личную историю. Прибыл я как-то в очередной раз во Вьетнам. Так, по мелочи, ничего особенного. Надо было пленных на фоне нашего флажка сфотографировать. Для прессы. Решили не просто запечатлеть радостных заморышей перед звездно-полосатым, а с усилением. Дескать, признают искренне нашу демократию. Поначалу шло как по маслу. Вьетконговцы без особого побуждения весь угол полотнища расцеловали. Кривились маленько, но не артачились особо. Их перед мероприятием три дня одной водой кормили. Почти не соображали, что делают. Человек десять прошло. Тут сержант выводит странного… даже и человеком назвать трудно. Вроде не старый. Худой, побитый, босиком, щетина в три дюйма, в лохмотьях, обе руки на перевязи из лианы. Лицо европейское, глаза голубые. Сразу догадался. «Русский?» – спрашиваю. Сержант ржет: «Он самый!» Ну и сюрприз, думаю. Вот пофартило! Достаю разговорник и на их ломаном объясняю. Так, мол, и так, чмокнешь флажок – получишь сигаретку. А он мне на английском! Причем на четком, без акцента. Да еще складно, что профессор словесности из Гарварда. Я, говорит, не могу принять ваше заманчивое предложение в связи с тем, что не имею дурной привычки курить что попало. И лыбится глазами. Дерзко, с прищуром. Тут мне совсем интересно стало. Смотрю вопросительно на сержанта. Тот мухой реагирует. Дескать, как зовут его, не знает, но он учитель. Взяли прям у школьной доски. Бахнули напалмом по деревне. Когда зашли, он рядом с партами и доской школьной лежал, в руке мелок. Контуженный. Дети рядом обгорелые, листочки, карандаши… Короче, он один выжил. Я