На проповедях постоянно разглагольствовали про общину и благо для Олеандра. Мы ведь все как один бессмертный организм, пронесенный через века.
Если бы Хедеру спросили о самом счастливом и несчастном воспоминании, она бы поджала губы, закусила щеку изнутри, где давно уже не заживала ранка, и ответила: "В тот день я впервые почувствовала вкус свободы, смешанный с горечью отчуждения". Весна в Олеандре, как всегда, была обманчиво теплой. На кухне, в тайне от всех, Хедера растолкла сушеную мяту в ступке, смешав ее с сахаром. Получилась изумрудная пыль. Ее бы на язык положить и раствориться. Вкус, который хотелось спрятать под кожей, утаить от всего мира, где пустота после смерти предопределена для каждого.
Увидев это, служанка немедленно доложила правителю. Они восторгались, как это символично! Мятный сахар впредь был на всех столах каждый день. В Олеандре разделяли все, от урожая до мыслей.
Но Хедере не хотелось этим ни с кем делиться. Это было только ее и хотелось обладать хотя бы такой мелочью. Чувство этого разделения между всеми разрушало и за эту черту никогда не выйти. И эти мысли делали ее порочной и неправильной.
Все это пройдет, это только возраст думала она. И все чаще на торжествах внешне она была здесь, но в голове она рисовала мотивы о людях, кольцах на срезах деревьев, запахах и цветах. Может с этих порочных мыслей все и началось. Ведь только мысли могли быть ее собственностью. Тело давно отдано, все предрешено на века вперед и остается только следовать правилам.
И только одна навязчивая мысль не давала ей покоя. Но миллиметра инакомыслия не хватало на действие. Черная соль, окрашенная перемолотым углем.
У Хедеры был секрет, разделенный на двоих, – иллюзия свободы, обреченная на крах. Регулярно Хедера сбегала в лес со своим близким другом Розальбой, в царство дикой природы, где на миг забывала о своей предопределенной судьбе. Розальба был ее сверстником, его семья занималась пасекой и добычей дикого меда – единственной сладостью, неподконтрольной Олеандру. Однажды, теплым, как всегда, днем Розальба проскользнул на задний двор поместья, оставшись незамеченным, словно тень. Прокравшись в спальню к Хедере, он прошептал с робкой улыбкой: "Я приготовил тебе сюрприз, ты должна это увидеть. Хедера, уверен, тебе понравится".
Он был застенчив, и его волнение выдавали розовые щеки. И Хедера, конечно, согласилась. В их мире, где каждый шаг был предрешен, лес казался единственным местом, где можно было дышать. И Розальба повел Хедеру в лес. Шли они долго, мимо белых, расцветающих роз – символов хрупкой красоты, обреченной на увядание. Оказалось, Розальба смастерил домик на дереве, и сказал, что теперь это их крепость, их маленький ковчег посреди надвигающегося хаоса. Всего один шаг в лес, и там – иная жизнь, иллюзия выбора. Высокие деревья, покрытые темно-зеленым мхом, и воздух здесь влажный, опьяняющий, словно последний глоток перед падением в бездну. Забравшись на дерево по выступам, сделанным в коре, они оказались в крошечном домике из бревен и палок, собранных в лесу, вдали от бдительного ока Олеандра.
В домике, спрятанном от предрешенности, они плели свой кокон из мечтаний и надежд – хрупкую защиту от леденящего страха забвения. Хедера собирала листья с деревьев, выкрашивала их в лавандовый цвет, и с крыши теперь свешивались переплетенные между собой листья, напоминающие виноград – призрачную надежду на урожай счастья. Розальба же занимался защитой домика от ветра и дождя, закрывая щели в стенах, зная, что ни одна стена не спасет их от неумолимой судьбы.
Дни сменялись неделями, а недели – месяцами. Погода в лесу совсем отличалась от погоды дома – словно сама природа восставала против лживой идиллии Олеандра. Дети потрясенно смотрели на дождь – единственное проявление неконтролируемой силы. Дождь, если и шел, то капли были неестественного белого цвета, сменяясь сиреневой водой – напоминание о том, что даже красота может быть искусственной. Розовый дождь сменялся голубым – цветом надежды и отчаяния, переплетенными воедино. И время в лесу шло по-другому, словно пыталось обмануть предначертанное. Казалось, один день мог длиться как неделя, и наоборот. Бывало, ураган останавливался в моменте, и можно было разглядеть каждую выгнутую веточку – словно мир давал им последний шанс увидеть настоящую красоту.
– Розальба, у меня есть мечта… – Хедера прервалась, зная, что слова ее пусты. Мечтать о собственном будущем в Олеандре было кощунством. – Хочу… – она запнулась, – …чтобы этот домик никогда не разрушился.
Розальба молчал глядя в даль на белые розы, зная, что и их счастье, и их мечты, обречены на увядание. Он говорил о пчелах, об их ролях и обязанностях, и о том, как нужно варить ореховое варенье – о своей будущей жизни, где для Хедеры не было места. Он снова и снова возвращался к рассказам о пчелах, об их строгой иерархии, о том, как матка служит лишь инкубатором, а после ее измученное тело съедают и заменяют другой маткой, –