Явившийся господин был неслыханно богат. Даже в трауре его платье казалось дороже, чем самые драгоценные ткани из купеческих сундуков. Был гость и знатен: на бледных, истонченных роскошью пальцах вспыхивали прозрачные сапфиры в оправе из тусклого старинного золота.
«Такие кольца бывают только у королей и герцогов, – подумалось купцу, – или в драконьих пещерах».
На миг незнакомец показался ему бесконечно усталым и бесконечно древним, что, конечно, не могло быть правдой. Несмотря на серебряные нити у висков, лицо гостя было гладким до неподвижности в обрамлении непроницаемо черной (траурной!) бороды.
Но вот он заговорил, и хозяину дома стало не до мыслей о сказочных змеях: пришедший просил руки его единственной дочери, Изабель.
– У нее будет все, что она пожелает. Замки и поместья, сотни слуг, драгоценная парча, жемчуга из далеких южных морей, меха и племенные лошади, экипажи, ковры и специи… И конечно, титул маркизы. – Голос чернобородого лился вкрадчиво, вязко, тягуче, очаровывая, обездвиживая и подчиняя. Старик словно спал наяву, представляя свою дочь, носящую благородный древний герб.
– Нет! – крик самого юного из купеческих сыновей разрушил дремотные чары. – Простите мне мою резкость, милорд. – Заторопился юноша, желая сгладить внезапный порыв. – Но Изабель моя единственная сестра, ей только семнадцать, а вы вдвое, если не втрое старше ее. Да и ваша репутация… – Он осекся, но продолжил: – ваша репутация… Я узнал вас, разве не вы похоронили шестерых своих жен?!
Сердце купца похолодело. Да, ведь он тоже об этом слышал. Те самые толки и перешептывания о маркизе с черной… или нет, отчего-то синей бородой. Вечный вдовец, теряющий очередную жену через год после свадьбы. Смертельный жених.
– Ах. – Грустно улыбнулся гость. – Моя репутация. Я прощаю вам вашу неучтивость, мой друг, вас извиняет искренняя любовь к сестре. Да, злые языки уже давно сделали меня причиной моего несчастья. Чудовищем, питающимся своими юными женами. Проклятым и обреченным на вечное одиночество.
Маркиз вздохнул и продолжил:
– Однако я не ждал, что дом столь почтенный, как ваш, будет слушать досужие сплетни.
«Столь почтенный, – передразнил про себя купец. – Эгей, да разве мы не знаем, что не ровня тебе, сиятельный маркиз. Не оттого ли ты ищешь невесту среди купеческих дочерей, что герцоги да графья на порог тебя не пускают?»
Он уже прикидывал, как бы спровадить нежеланного жениха, но мысли купца снова прервал голос. На этот раз нежный, девичий.
– Я согласна, милорд.
Слова эти произнесла стоявшая на лестнице девушка – стройная и светлая, как свечка, которую она держала в руке. Отец и братья в растерянности обернулись к Изабель, но та даже не смотрела на них. Все ее внимание было обращено к чернобородому гостю. Так они стояли, глядя друг на друга – тень и свеча, мрак и свет.
Когда маркиз удалился, на прощание поцеловав невесту в нежный лоб и обещав подготовить свадьбу в кратчайшие сроки, купец попробовал отговорить дочь. Ему вторили и сыновья, но Изабель не слышала и не слушала их.
– Я выйду за него, я выйду, – повторяла она, глядя на родных своими чистыми синими (как те сапфиры на пальцах маркиза) глазами.
И вот уже завтра день свадьбы, уже завтра этот мрачный человек заберет его дочь и увезет в свой замок…
«К скорой могиле», – произнес внутренний голос, и в груди у купца заскреблось и заныло.
Венчание было более чем скромным. Со стороны жениха присутствовали только пара слуг да его поверенный – скрюченный человечек с огромной бренчащей связкой ключей на тощей талии. Походил он больше на старуху, чем на мужчину, до того казался жалким и высохшим.
Сам маркиз был в дорогом кафтане щегольского малинового бархата и, присмотревшись, купец понял, что без траурного черного платья его борода действительно отливает темной синевой. Затем он глянул на свою дочь, свою Изабель. В наряде невесты из невесомого шелка, стекающего по хрупким плечам подобно молоку, она была достойной всех титулов в мире. Фата венецианского кружева длиной в шестнадцать локтей тянулась благородным шлейфом. Сама Изабель казалась рассеянной, отвлеченной, не замечая ни своего дорогого наряда, ни малочисленных гостей. Слова, обращенные к ней, она либо пропускала мимо ушей, либо отговаривалась короткими фразами, а затем снова обращала свой неподвижный взор на жениха. Тот же вынул из кармана бархатную ленту – в цвет своего кафтана, расшитую массивными рубинами, – и застегнул на шее юной жены.
Увидев это, несчастный отец поежился: ему показалось, что рубиновая лента зияет кровавой раной на горле Изабель, меткой, куда палач обрушивает свой топор.
Обнимая напоследок сестру, братья шептали ей не пожелания счастья, а мольбы написать, если она почувствует себя плохо. Та в ответ так же отстраненно кивала и улыбалась счастливой,