Но Лизу больше не оставляли одну. Постепенно её подлечили. Она стала, как раньше гулять с Ташей во дворе, но чаще уезжала с коляской, везя ее одной рукой, а другой ведя дочь, в парк. В парке стелила на траву детское одеяло. И ложилась на него с сыном и дочерью. И мир для них переставал существовать.
Я иногда видел их там, проезжая мимо, или возвращаясь через парк домой. Мы не были представлены друг другу и просто подойти к ним и заговорить – мне почему-то казалось кощунством. Почему? Имел честь однажды наблюдать, как схлопывалась на ее лице улыбка, превращая её в фарфоровую куклу. С выражением полного безмятежного равнодушия на личике. В глазах еще какое-то время плескалось раздражение, но вскоре и оно растворилось в прозрачности пустоты…
Так что, когда, теперь уже полковник Лобышев, огласил мне счет побед жены, я еще не смог повторить её трюк с масочным превращением, и курил с перекошенной от непонятной злости рожей. Это он правильно сказал – «рожей». И только отбросив окурок и повернувшись к ней лицом, я понял, что все её сияние не имеет никакого отношения к близости к мужу. Она просто что-то там для себя решила и просто радуется… мне? И я задохнулся от желания тут же её прижать к себе и невозможности сделать это. «Я задыхаюсь от нежности…» – вовремя мне подсказала Земфира и я пропел, копируя её интонации и склоняясь к её руке. Не смея задержать её чуть дольше в своей и хмелея только от близости к ней.
Мне казалось – я отвлекся всего лишь на миг, отвернулся увлекшись беседой со старым другом, шагая за Андреем к остановке маршрутки, а Элис исчезла. Я оглянулся, а её нет. Я взял левее, обходя друзей по кругу и ища Лизу взглядом. Нашел. Она курила с тем странным типом, что постоянно топтался на крыльце её универа. Вдруг, очень медленно подняла подбородок и повернула голову в сторону говорившего, цыкнула языком и бросила сигарету в урну. Я даже слышал этот ее коронный «цык», словно чиркнула подковой по брусчатке норовистая лошадь. Лицо на мгновение скривилось в гримасе брезгливости, но она уже шла от чудаковатого мужичка, в полной уверенности, что её лицо сейчас никому не интересно. К нам вернулась типичная Елизавета Петровна: холодная, спокойная, невозмутимая.
С этим же выражением лица она смотрела в окно, время от времени произнося какие-то слова. Мерцания счастья больше не было. Радость вернулась. В тот миг, когда она обнимала Витку