– Осточертело, – завершил пенсионер свой рассказ, будто бы и оправдываясь, но всё же и с заметным облегчением. – Вечно угодничаешь, вечно этой самогонкой давишься. И не с кем бы хотелось, а с кем тебя должность приневоливает. А теперь вот жинкиных батька-маму похоронили и законопатились у них на отшибе. Самим не начальствовать и начальников не знать!
О, последнее желание было весьма знакомо Василию Степановичу! Очень и очень знакомо!
– А може, оно и от старости… – предположил провожатый раздумчиво. – Кто его разберет…
В одном из поселков, которые из-за удаленности от города уже не украшали дома дачников, путешественники свернули на полянку, что зеленела сбоку от продуктовой лавки. К ней, полянке, обращено было крыльцо насвежо выбеленной мазанки, с козырька над которым в качестве рекламных флагов свисали пустые грязновато-белые мешки с фирменными синими штемпелями производств, изготовляющих комбикорма.
– Мироныч! – приветливо и панибратски, словно ровеснику, прокричал сквозь открытую дверь молодой голос – и на крыльце появился розовощекий парнишка лет семнадцати с виду. За ним, ступая уточкой, вышла юная, с лицом веселушки-школьницы, супруга, явно на сносях. В поселке не заметно было ни души, и они обрадовались знакомцу, неожиданно появившемуся из навороченного, хоть и закиданного безбожно грязью из-под колес, джипа, зарулившего невесть какими судьбами на их пустырек.
– Из города к вам – покупателей! – с интонацией приветствия отозвался Мироныч. – Курочек хотят присмотреть и, если что, то и корма.
Молодые, спустившись по хлипким дощатым ступеням и держась рядышком, привечали улыбками и кивками подходившего Василия Степановича и его жену, задержавшуюся было в машине, но тоже решившую выйти. Поздоровавшись, хозяева повернули к соседней мазанке – давно не подновляемой, облупившейся, без окон и, как показалось, без двери, лишь с покосившимся проходом вовнутрь. Снизу проход был заслонен щитком шириною в две доски.
– Вот, пожалуйста! Как знали, что для вас – с утречка с фабрики подкинули! – жизнерадостно заметил парнишка, приглашая заглянуть в проем.
Из-за отсутствия окон внутри мазанки было сумеречно, и картина прояснилась для Василия Степановича не сразу, а по мере привыкания глаз. На земляном полу угадывалась подстилка из соломы – затоптанная и почти утонувшая в жиже помета. Переминавшиеся с ноги на ногу курицы стояли так тесно одна к другой, что не могли перемещаться. Лишь передние потеснились от заглянувших людей, вжимаясь в толпу сородичей и глядя с испугом и недоумением.
Василий Степанович непроизвольно зажмурился, не поверив в первую секунду увиденному: курицы все до единой были абсолютно голыми. Ни перышка. И худющими, как в Бухенвальде.
– О,