– В этом доме человеку приснилось, что его продали и превратили в кучу денег. Теперь он видит странные вещи в зеркале.
– Какие вещи?
– Себя, но с пальцами, торчащими из глазниц, и крабьими клешнями во рту.
Я представил, каково это, когда видишь в зеркале человека с крабьими клешнями.
– Почему у меня в горле появился шиллинг?
– Он желал людям побольше денег.
– Искатель опалов? Ну, который умер в машине.
– Ага, вроде того. Но не совсем. С него все началось, его предсмертное желание как бы подожгло запал у фейерверка. Но сам фейерверк вокруг нас – это не он. Это кто-то другой… Что-то другое.
Она потерла нос чумазой ладошкой и сказала:
– А вон в том доме женщина сошла с ума. Нашла деньги в матрасе и боится теперь вставать с постели – вдруг их кто-то украдет?
Мне даже в голову не пришло сомневаться в ее словах.
– Откуда ты знаешь?
Летти пожала плечами.
– Когда поживешь тут немного, начинаешь замечать всякие вещи.
Я пнул камушек.
– «Немного» – это значит «очень-очень много»?
Она кивнула.
– Сколько тебе на самом деле?
– Одиннадцать.
Я призадумался.
– И давно тебе одиннадцать?
Она только улыбнулась в ответ.
Мы дошли до фермы Кэроуэй. Фермеры, муж и жена, которых я однажды узнаю как родителей Кэлли Андерс, орали друг на друга посреди двора, но, увидев нас, сразу замолчали.
– Бедняги, – сказала Летти, когда ферма скрылась за поворотом.
– Почему?
– Потому что им не хватает денег, а сегодня утром он увидел сон, в котором она… делала плохие вещи, чтобы заработать. Поэтому он заглянул в ее сумочку и нашел множество банкнот по десять шиллингов. Она сказала, что не знает, откуда это, а он ей не поверил. Он уже не понимает, во что верить.
– Все видят странные сны, и у всех неприятности… Это из-за денег?
– Тут я не уверена, – сказала Летти таким взрослым тоном, что я даже немного испугался ее. – Но, что бы ни случилось, все можно исправить.
Наверное, у меня было очень обеспокоенное, даже испуганное лицо, потому что она прибавила:
– После блинчиков.
Блинчики Летти нам испекла на большой железной сковороде. Они были тонюсенькие, как бумага, и на каждый она выдавила лимонный сок, плюхнула ложку сливового варенья, а потом скатала все туго, как сигару. Мы проглотили их в один присест прямо там, за обеденным столом.
Кухня казалась мне уютным, добрым местом. Там был камин, и угольки в нем еще мерцали, наверное, с ночи.
– Мне страшно, – сказал я Летти.
Она улыбнулась.
– Я тебя защищу, даю слово. Я не боюсь.
Страх немного отступил.
– Но страшно же, – все равно сказал я.
– Я же сказала – даю слово. Никто не посмеет тебя обидеть.
– Обидеть? –