Были и потери. Один из офицеров умер от какой-то скоротечной болезни. Другого, майора, отчислили.
По этому случаю нас даже собрали в актовом зале, чтобы сообщить об отчислении с курсов этого майора, башню вышиной два метра и почти столько же шириной, вступившего в неравную схватку с тремя милиционерами и победившего их за явным преимуществом. У ментов было мало шансов. Они только и успели, пока он выволакивал их из патрульной машины, что вызвать подмогу. Подмога в составе двух машин приехала быстро и нашла нашего майора у милицейской машины (он и не собирался скрываться), куда он бережно укладывал этих трех бедолаг обратно. Майор дождался этой подмоги, посмотрел на них грозно и пошел в сторону общежития. Они сопроводили его до КПП, не пытаясь задержать, там установили, кто он такой, и уехали.
На следующее утро начались разборки. Майор все признавал, кроме нетрезвого состояния. Он утверждал, что практически не пил, и те, кто его знал, с ним соглашались. «Практически не пил» у него считалось, если выпил до бутылки водки. Потом, после первой бутылки, сколько бы ни пил, «выпил, но в пределах нормы». Много водки ликеро-водочная промышленность для него еще не изготовила.
– Присел на лавочке в скверике, задремал немного, – пояснил майор, – тут эти бандерлоги (менты) стали меня будить. А я с детства не люблю, когда меня будят…
Кстати, до Саратова я знал две категории бандерлогов. Первая, у Киплинга это обезьяны и вторая, у замполита нашего полка, все военнослужащие, пропустившие политзанятия один и более раз. Оказалось, что это слово имеет более широкое распространение, чем я думал.
Куратором группы был полковник Малев. У него была необычная манера разговаривать по телефону. Кто бы ни звонил, он всегда представлялся «который Малев». Когда звонил сам, тоже. В конце разговора никогда не прощался, просто клал трубку. А еще я сам видел, когда с ним дежурил, как «который Малев» говорил по телефону, держа трубку не сбоку, как все, а перед собой, как радист. Я потом попробовал: без привычки это не очень удобно.
Возраста он был предпенсионного, то есть лет пятидесяти или около того. К нам он относился довольно лояльно. И знал, конечно, о призывной работе всё. При этом строил учебный процесс довольно ловко. Поскольку в призывной работе далеко не все определено руководящими документами и многие вещи военкоматы делали как Бог на душу положит, то он в первую очередь старался эти сведения выудить из обучаемых, анализировал, обобщал их и уже преподавал нам. Правда, с оговоркой, что все это носит рекомендательный характер.
Четыре месяца – это много. Ну, относительно, конечно. Не в планетарном масштабе. Но для человека, находящегося по независящим от него причинам вне привычной среды, это много. Учебный процесс, каким бы интенсивным ни был, не занимал всё время, и надо