– Хочешь сказать, тебе известно, какие оценки я получу в январскую сессию? – удивленно спросил Джейсон.
– И не только. Мы более или менее представляем даже то, с какими результатами ты выпустишься.
– Мог бы тогда сказать мне прямо сейчас, чтобы я не упирался напрасно, – несколько натянуто пошутил Джейсон.
– Все, Гилберт, шутки в сторону. Никому ни слова о том, что я тебе тут сказал. А сказал я это только затем, чтобы ты был готов поддержать своего соседа, когда тот опомнится и сообразит, что до Эйнштейна ему далеко.
Неожиданно Джейсона охватил приступ гнева:
– Знаешь, Деннис, психиатр из меня тот еще. Мы разве не можем помочь парню прямо сейчас?
Проктор сделал еще одну затяжку и ответил:
– Джейсон, наш юный Дэвидсон – который, между нами, кажется мне слегка занудным – в Гарварде именно затем, чтобы узнать пределы своих возможностей. Скажем так: этому здесь как раз учат лучше всего. Пусть все идет как идет до экзаменов в середине семестра. Если парень не сумеет справиться с тем, что он вовсе не царь горы, мы направим к нему кого-нибудь из отдела здравоохранения. В любом случае это хорошо, что ты ко мне обратился. Начнет опять себя странно вести, сразу найди меня.
– Да он все время странно себя ведет, – слегка улыбнулся Джейсон.
– Гилберт, – сказал ему проктор, – ты даже не представляешь, каких психов принимают в Гарвард. По сравнению с некоторыми ненормальными, которых я здесь встречал, твой Д. Д. – просто паинька, черт возьми.
17 октября 1954 года
Я никогда не считал себя отличником и знал, что наверняка получу трояки за все промежуточные экзамены. Но полагал, что в футбол-то уж играю неплохо. Что ж, еще одним заблуждением меньше.
В нашу чертову команду первокурсников набилось столько чемпионов со всех концов света, что я едва сумел туда попасть.
И все же в этом истинно гарвардском уроке унижения есть кое-что утешающее. Сидя на скамейке запасных в ожидании, когда меня выпустят на поле в последние три-четыре минуты матча (если в счете будет достаточный отрыв, само собой разумеется), я успокаиваю себя мыслью о том, что парень, на замену которого меня взяли, не какой-нибудь там средненький футболист.
Может, он бьет такие мощные угловые, потому что является отпрыском самого Всевышнего?
Что ж, если мне суждено быть запасным, то кто сказал, что подобное не коснется такого игрока, как Карим Ага-хан, «пра-пра-пра-пра… ну и так далее, внука господа нашего», по словам профессора Финли?
Он не единственный небожитель, благодаря которому я превратился в созерцателя. В нашем пантеоне имеется самый настоящий персидский принц, играющий центральным нападающим. Еще у нас есть заезжие из других экзотических мест, вроде Южной Америки, Филиппин и государственных общеобразовательных школ. И все они по мере сил поспособствовали моему нынешнему сидячему положению.
Зато