Алик говорил как по писаному, но был искренне взволнован, даже пальцами щелкал, что случалось с ним только тогда, когда он приносил «несправедливую двойку».
Штуб деловито осведомился:
– Я не понял, какое это слово употребил Терещенко?
– Ну – «теракт», – садясь в изножье отцовской кровати, сказал Алик. – Короче – террористический акт.
– Значит, то, что наш «Опель» ударила полуторка, – это «теракт»?
– Теракт.
Август Янович вздохнул.
– Терещенко наш шофер умелый, – сказал он, – но не Гегель. Кто не Гегель, тот не Гегель.
– Но ты не станешь проявлять либерализм, начнешь следствие?
– Стану проявлять, не начну! – сказал Штуб. – А тебе спать пора, котеночек!
Он знал, что Алик ненавидит всякие паточные поименования его особы, и сейчас нарочно назвал сына «котеночком».
– Пап, я же серьезно.
– А я того серьезнее, Алик! И кроме того, убедительно тебя прошу, давно прошу, настоятельно умоляю: не читай дрянные книжки, пожалуйста. Читай хорошие!
– Но, пап, тебя же с целью ударили грузовиком.
– Да что я, – Гитлер, или Витте, или великий князь Сергей Александрович? – спросил в сердцах Штуб. – Кому нужно меня убивать? Иди, Алик, спать.
И Штуб закрыл глаза, показывая этим, что разговор окончен. Впрочем, ему было ужасно больно. Он даже вздохнуть не мог – так болела эта дурацкая трещина.
– Здорово больно, пап? – спросил Алик.
«Старик», как про себя называл Алик отца, не ответил.
– Может быть, сердце повреждено? – осведомился сын.
– «Враг метит в сердце»? – спросил отец иронически. Книжечку под таким названием он недавно видел на столе у сына.
– Все смеешься! – горько посетовал Алик.
Он бешено, до слез любил отца, и любовался им всегда, и гордился им, и ни на кого так не обижался, как на своего «старика». Почему отец не разговаривал с сыном всерьез о серьезном? Почему он сейчас закрыл глаза? Почему он так легкомысленно относится к козням и проискам врагов народа?
Очки отца лежали на тумбочке. Алик протер стекла своим платком, аккуратно повесил китель Штуба на спинку стула, погасил верхний свет и вышел. Мать накрывала на стол, лицо у нее было озабоченное: чем кормить докторов, когда до получения пайка осталось шесть дней? В дверях стоял Терещенко, ковырял спичкой в зубах: он уже съел яичницу из порошка, оставленного Зосей детям на утро, и все-таки был недоволен. Вообще начальниками всего в их доме всегда были шоферы Штуба. Зося ничего не умела ни купить, ни приготовить по-настоящему, да и дети вечно занимали все ее время. Она и училась вместе с ними в школе, каждый раз начиная все сначала. И нынче, когда Алик «горел» по физике и математике, она сама подтягивала его и вспоминала юность.
– Прямо