Решительное преимущество Добролюбова заключалось, если сказать одним словом, в системности его понимания окружающей действительности <…>. Там, где другие находили лишь массу больших и малых частностей и случайностей, случайно же соседствующих или сцепленных между собою, конгломерат отдельных, разрозненных явлений, процессов, социальных групп и сил, он видел нечто внутренне однородное, подчиняющееся общим закономерностям. Иначе говоря, видел систему <…>. Именно благодаря этому «чувству системы» едва ли не каждая по видимости локальная литературная тема воспринимается Добролюбовым как характерное и знаменательное проявление общественного целого и тем самым как бы «достраивается» до этого целого, осмысляется в своем полном социально-нравственном значении122.
В этом отрывке Буртин говорит именно о литературной критике, но упоминание «чувства системы» очень хорошо согласуется с тем, как он и его либеральные коллеги критикуют советское общество. «Системный» характер их подхода особенно очевиден в их размышлениях о Сталине и его наследии. Стремясь выйти за рамки хрущевской критики культа личности, они настаивают на осуждении не только одного Сталина, но и созданной им системы – сталинизма. И снова Буртин высвечивает эпистемологические и этические особенности такого применения системной критики. В статье 1989 года123 он утверждает, что подобная критика необходима для того, чтобы вынести окончательное и объективное суждение. После XX съезда и до сегодняшнего дня, напоминает он, размышления о Сталине касались в основном его личности. Это породило бесконечные споры между теми, кто, подобно Анатолию Рыбакову124, изображает Сталина подлым и коварным человеком, и теми, кто, как Константин Симонов125, представляет Сталина мудрым и проницательным стратегом. Буртин осуждает слабость этих психологизирующих аргументов: «Как совместить эти две правды между собою, как привести их к какому-то общему знаменателю? В рамках „личностного“ подхода задача, по-видимому, не имеет решения»126. «Чувство системы» позволяет преодолеть эту двойственность образа Сталина благодаря урокам, которые можно ретроспективно извлечь из робких реформ Хрущева и Брежнева, показавших, что «суть не в лицах и даже не в тех конкретных формах, которые может принимать выкованная Сталиным система бюрократической диктатуры, – суть в самой этой системе»127. Знание этой губительной и единственной причины, по мнению Буртина, привносит в критику Сталина объективность, которой ей не хватало. «Однако нынче уже стал возможным совершенно другой взгляд на предмет затянувшегося