– Боже мой!
– Матилда, – он вдруг поднял голову, – сейчас, я должен это сказать прямо сейчас: возможно, мне придется уехать отсюда.
– Сейчас? – она, наконец, открыла глаза, пытаясь понять, что он хочет сказать.
– Нет, не сейчас. Возможно, что через два месяца мне придется уехать из Португалии на три года.
– Но куда, Луиш, и почему?
– Я не могу сказать всего, Матилда, я связан долгом конфиденциальности. Могу только сказать, что речь идет о поездке в Сан-Томе́ и При́нсипи с государственной миссией. Большего поведать я не могу. Однако я обещал и себе, и Жуану, что скажу об этом раньше, чем между нами произойдет нечто непоправимое.
– Нечто непоправимое? Но что же после этого можно исправить?
Луиш-Бернарду замолчал, глядя на нее. Он не знал, что сказать. Он не планировал, чтобы все повернулось таким образом.
– Непоправимо, так, Луиш? – она схватила его лицо обеими руками, будто пытаясь заставить его посмотреть ей в глаза. – Непоправимо? Я прячусь, как какой-то воришка в этой гостинице, полуголая, потеряв разум в ваших объятьях, влюбленная, потому что только так я могла здесь оказаться, а вы считаете, что все это еще можно исправить? Как? Прервать эту сцену до тех пор, пока вы не узнаете точно, уедете вы или нет, и, если нет, начать с того места, где мы остановились?
– Да нет же, любовь моя! Я только хотел сказать, что сделаю то, что вы захотите, только то, что захотите.
– Ну, тогда делайте, Луиш. Делайте то, что я хочу, что мы оба хотим. Теперь, по крайней мере для меня, все уже непоправимо.
Луиш-Бернарду был вторым мужчиной в ее жизни. Она была замужем восемь лет, не знала никого другого и не собиралась. Луиш-Бернарду был вторым мужчиной, который ее целовал, раздевал ее, прикасался к ее телу руками и губами, вторым мужчиной, которого она видела голым, до чьего тела дотрагивалась – сначала со стыдом, а потом властно, будто желая запомнить его навсегда. Лежа спиной на постели, она вдруг поймала себя на том, что думает о всяких глупостях – о цветах на обоях в комнате, о цвете краски, которой покрашены оконные рамы, том, как оформлен стоящий рядом туалетный столик. Привычные предметы на нем напомнили ей, что именно она находится здесь, в эту минуту, сколь бы невероятным это ни казалось, что это она лежит тут голая, стонет от охватившего ее вожделения и, сама того не осознавая, раскрывает свои чресла, чтобы этот, не принадлежащий ей мужчина мог в нее проникнуть. Матилда чувствовала, что теряет саму себя, скользя куда-то вниз по бездонному колодцу или сама ощущая себя этим колодцем, а этого мужчину – достигшим его дна; все вокруг казалось аморфным и вязким, тонущим в его увлажнившихся глазах, завершаясь глубокой тупой болью, которая заставила ее впиться ногтями в его спину, в волосы и тихо простонать, будто бы умоляя спасти ее:
– Луиш-Бернарду! Луиш-Бернарду!