кровопролитие. Очевидцы не могли забыть бородинских ужасов. «Трудно себе представить ожесточение обеих сторон в Бородинском сражении, – говорит основанная на показаниях солдат и офицеров “История лейб-гвардии Московского полка”. – Многие из сражавшихся бросали свое оружие, сцеплялись друг с другом, раздирали друг другу рты, душили один другого в тесных объятиях и вместе падали мертвыми. Кавалерия скакала по трупам, как по бревенчатой мостовой, втискивая трупы в землю, упитанную кровью. Многие батальоны так перемешались между собой, что в общей свалке нельзя было различить неприятеля от своих. Изувеченные люди и лошади лежали группами, раненые брели к перевязочным пунктам, покуда могли, а выбившись из сил, падали, но не на землю, а на трупы павших раньше. Чугун и железо отказывались служить мщению людей; раскаленные пушки не могли выдержать действия пороха и лопались с треском, поражая заряжавших их артиллеристов; ядра, с визгом ударяясь о землю, выбрасывали вверх кусты и взрывали поля, как плугом. Пороховые ящики взлетали на воздух. Крики командиров и вопли отчаяния на десяти разных языках заглушались пальбой и барабанным боем. Более нежели из тысячи пушек с обеих сторон сверкало пламя, и гремел оглушительный гром, от которого дрожала земля на несколько верст. Батареи и укрепления переходили из рук в руки. Ужасное зрелище представляло тогда поле битвы. Над левым крылом нашей армии висело густое черное облако дыма, смешавшегося с парами крови; оно совершенно затмило свет. Солнце покрылось кровавой пеленой; перед центром пылало Бородино, облитое огнем, а правый фланг был ярко освещен лучами солнца. В одно и то же время взорам представлялись день, вечер и ночь». Ветеран наполеоновских войн генерал Ж. Рапп выразился с солдатской прямотой: «Мне еще не доводилось видеть такой резни». «На всей нашей линии кипело ужасное побоище, – вспоминает адъютант Барклая-де-Толли будущий декабрист А. Н. Муравьев. – Бой пехотный, ручной, на штыках, кавалерийские атаки, артиллерийский огонь… так что выстрелы из орудий не прекращались во весь день ни на минуту. Убитые и раненые падали с обеих сторон, по ним скакали орудия и кавалерия и давили раненых; груды, горы убитых лежали на пространстве четырех верст».
Но русские не думали не только бежать, но и отступать. Русская армия, половина которой осталась лежать на Бородинском поле, не чувствовала и не признавала себя побежденной, как не чувствовал и не признавал этого и ее полководец.
Проиграв впервые за свою полководческую деятельность генеральное сражение, Наполеон признал это впоследствии, заявив: «Русские стяжали право быть непобедимыми… из пятидесяти сражений, мною данных, в битве под Москвою выказано (французами) наиболее доблести и одержан наименьший успех».
Сам Кутузов спустя несколько дней после сражения написал своей жене: «Я, слава богу, здоров, мой друг, и не побит, а выиграл баталию над Бонапартом».
Широко бытует мнение, что «не Наполеон, а Кутузов диктовал условия» Бородинской битвы. Причем
