– Правильно, Александр Васильевич, – издали, довольно спокойно, но не без иронии в голосе заметил Цветков, – верно все говоришь, только согласовывать нам на марше бывает все ж довольно затруднительно. В условиях болот да еще нашей в этом деле неучености…
– Болота подмерзнут, – ответил Терентьев, – уже подмерзли, а неученость – дело прошлое. Сейчас хороший урок получили, надолго запомним. И даже имею я предложение: направить меня на связь – поищу, авось чего и нанюхаю толкового, на след нападу.
– Ладно, обдумаем, – велел Цветков. – А теперь и поспать невредно.
Праздник, седьмое, отлеживались, а восьмого ноября с утра Александр Васильевич Терентьев, мелиоратор, пошел на Щетинино, чтоб там начать поиски связи с подпольем, «нанюхать», по его выражению, хоть единого стоящего мужичка и вернуться в дом отдыха «Высокое», о котором у Цветкова были кое-какие благоприятные сведения. Председатель колхоза «Новая жизнь» Мальчиков и «полицай» Сорокин не могли не помочь – в этом Терентьев был совершенно уверен. «Ну а если провал, то на войне бывает, что и убивают, – с невеселой усмешкой сказал мелиоратор, прощаясь с Цветковым. – Война – такое дело…»
Вид у него был штатский, очень пожилой дядечка, измученный, документов никаких. На рассвете они с Цветковым выдумали подходящую биографию с максимальным приближением к правде – фамилия та же, профессия – мелиоратор, был репрессирован советскими карательными органами за спекуляцию, бежал из места заключения во время бомбежки, слонялся по лесам, боясь попасть вновь в тюрьму…
– Ну а если все-таки прижмут? – сощурившись на мелиоратора, осведомился Цветков.
– У меня сердце хреновое, – тонко улыбаясь, ответил Терентьев, – долго им не покуражиться.
– Хитренький! – усмехнулся командир.
– Да уж не без этого…
И, деловито попрощавшись со всеми за руку, мелиоратор ушел.
А Володя долго смотрел ему вслед, почему-то совершенно уверенный в том, что больше никогда не увидит выцветшие эти, светлые глаза, загорелое, в мелких морщинках лицо, не услышит глуховатый, окающий говор.
Я хочу быть контрабасом!
«В. А.!
Проездом появился Евгений – мой удачливый и учтивый братец! От него мне стало известно, что он видел некоего профессора Баринова, а от профессора стало известно про переплет, в который ты попал там, у себя. Известны, имей в виду, все решительно подробности, вплоть до твоего поведения в изоляторе, когда, по существу, ты понимал: приговор, не подлежащий обжалованию, вынесен. Это не мои слова, это слова Баринова. Боже мой, и чего я кривляюсь, все равно это письмо не попадет не только к тебе, но даже и на почту, так почему же не писать всю правду? Ты ведь знал, что болен чумой? И только потом выяснилось, что это всего только скарлатина.
Знаешь, даже Женька рассказывал мне все твои обстоятельства с восторгом. И совершенно искренне. Он умеет, между прочим, восхищаться и умиляться чужими