Прежде чем итальянец успел выговорить это слово, Ланье схватил его за подбородок и зажал ему рот.
– Дьявол, что ты делаешь? Или ты хочешь, чтобы меня растерзали и побили камнями? Хочешь, чтобы тебя растерзали и побили камнями? Тебя тоже растерзают. Не думай, что они укокошат меня и не тронут моего тюремного товарища. Не воображай этого!
По выражению его лица, когда он выпустил челюсть своего друга, этот друг догадался, что в случае, если дело дойдет до камней и пинков, Ланье отрекомендует его так, что и на его долю придется достаточно. Он вспомнил, что господин Ланье – джентльмен-космополит, и в подобных случаях не будет особенно стесняться.
– Я человек, – сказал Ланье, – которому общество нанесло тяжелую обиду. Ты знаешь, что я чувствителен и смел и что у меня властный характер. Отнеслось ли общество с уважением к этим моим качествам? Меня провожали воплями по всем улицам. Конвой должен был охранять меня от мужчин, а в особенности от женщин, которые кидались на меня, вооружившись чем попало. Меня оставили в тюрьме ради моей безопасности, сохранив в секрете место моего заключения, так как иначе толпа вытащила бы меня оттуда и разорвала на тысячу кусков. Меня вывезли из Марселя в глухую полночь, спрятанного в соломе, и отвезли на много миль от города. Я не мог вернуться домой, я должен был брести в слякоть и непогоду, почти без денег, пока не захромал; посмотри на мои ноги! Вот что я вытерпел от общества – я, обладающий теми качествами, о которых упоминал, – но общество заплатит мне за это!
Все это он прошептал товарищу на ухо, придерживая рукой его рот.
– Даже здесь, – продолжил он, – даже в этом грязном кабачке общество преследует меня. Хозяйка поносит меня, ее гости поносят меня. Я, джентльмен с утонченными манерами и высшим образованием, внушаю им отвращение. Но оскорбления, которыми общество осыпало меня, хранятся в этой груди!
На все это Жан Батист, внимательно прислушиваясь к тихому хриплому голосу, отвечал: «Конечно, конечно!», тряс головой и закрывал глаза, как будто вина общества была доказана самым ясным образом.
– Поставь мои сапоги сюда, – продолжил Ланье. – Повесь сюртук на двери, пусть подсохнет. Положи сюда шляпу. – Кавалетто беспрекословно исполнял эти приказания. – Так вот какую постель приготовило мне общество, так! Ха, очень хорошо!
Он растянулся на постели, повязав платком свою преступную голову. И, глядя на эту голову, Жан Батист невольно вспомнил, как счастливо она ускользнула от операции, после которой ее усы перестали бы подниматься кверху, а нос опускаться книзу.
– Так значит, судьба опять связала нас, а? Ей-богу! Тем лучше для тебя. Ты выиграешь от этого. Я недолго буду в нужде. Не буди меня до утра.
Жан Батист ответил, что вовсе не намерен его будить, пожелал ему спокойной ночи и задул свечку. Можно бы было ожидать, что теперь он станет раздеваться, но он поступил как раз наоборот: оделся с головы до ног, не надел только сапог. После этого он улегся на постель и накрылся одеялом, оставив и платок завязанным вокруг шеи.
Когда он проснулся, небесный рассвет озарял своего земного тезку. Итальянец встал, взял