Поэты говорят, что мир спасется любовью – но нам с тобой иной исход известен пока! Да, его мир залило кровью, сожгло войной с самим с собой и со своим богом, но я забегаю вперед, а законы драматургии этого не терпят… Тогда я ничего не знал о Лене, так внезапно свалившейся на наши головы. Забавная штука – совпадения! Мы с Греционом знали ее подругу, но даже не догадывались, что между двумя этими бедными девушками есть какая-то связь, и – тут меня пробирает дрожь, я не приукрашиваю, – что эта связь окажется страшной, опасной, решающей для падения моего Икара в соленые воды… Но Лена… да, тогда я не знал о ней ничего, но Грецион часто рассказывает о ней во времена наших нынешних встреч – это, пожалуй, единственная тема, на которую он готов общаться дольше минуты. Теперь я узнаю многое, собираю информацию по кусочкам, пытаюсь восстановить картину событий, произошедших в мое отсутствие – но рассказать о нашей с Леной встрече я еще успею, все впереди… а Грецион неизменно твердит – теперь! – что она – дочерь тысячелетия, рожденная в драконий двухтысячный год и способная, как и другие дети новой эпохи, спасти всех нас, изменить мир, замереть в мраморе истории; она любит цветы и ненавидит научную фантастику, а еще занимается спортом четырежды в неделю. Что-то из этого она еще скажет и мне, что-то я увижу в ее квартире – все впереди, впереди! – а что-то во время наших коротких бесед с моим бедным Греционом открывается сызнова, с его точки зрения… Но я уже говорил, что законы драматургии не терпят забегания вперед!
Факт остается фактом: черный снег пошел.
Об этом не писали в новостях, об этом не кричали экоактивисты, об этом не говорили даже на форумах разной степени адекватности, но и я, и Грецион, и другие актеры в этой безумной шекспировской трагикомедии, полной рассуждающих Гамлетов – бессмысленное to be or not to be, – видели черный снег собственными глазами. Хотите верьте, хотите нет, но пошел он и на моей проклятой картине. Что испытал я в тот момент, как описать это? Не страх, не восхищение, не гордость собой, скорее… нет, их нельзя разделить, их не получится расчленить, как лягушку на столе студента-биолога. То был коктейль серо-буро-малинового цвета, отменное варево, опьяняющее с первого глотка. Я сидел перед картиной, раскрыв рот. Не знал, что делать. И так уж вышло – мне горестно признавать! – что я стал альфа и омега всей этой истории, ее началом и концом; я прогремел первое слово, воскликнул «да будет свет!» и самолично погасил его – послюнявив пальцы, затушил все звезды во Вселенной.
Что оставалось делать? Когда нереальное приходит в жизнь, первый, защитный и самый правильный рефлекс – избавиться от него, вычеркнуть, отменить, замазать слоем белой краски, взять на себя роль коммунальщика вселенной. О, вы еще встретите того, кто делал это слишком рьяно!
Икота, икота, перейди на Федота… не делайте из меня монстра, прошу вас, я не верил в проклятья, только в чудеса. И картина казалась мне