Как же ую-утно… – потягиваясь и улыбаясь, пропела Вероника доброе утро городу Риму и солнышку, его согревающему. Возможно, такое ощущение мира, покоя, уюта возникает от этого яркого, словно облили его синими чернилами, безоблачного неба, от жаркого и всё же ласкового оранжевого солнышка, от близости теплого, соленого-соленого и тоже ласкового моря.
И совершенно пропадали, растворялись, точно их никогда и не было, страх, назойливый, душный, беспричинный, и вечная его спутница и подруга – непонятная, липнущая к коже вина. Словно совершила она какой-то грех, какое-то тайное преступление, не тяжелое, но глубоко постыдное, а потом совсем о нем забыла. Но те, другие… Они-то знают, они помнят… и не доверяют. И надо теперь доказывать, что ты не верблюд, и идти получать справку о несудимости[4], писать горы документов, и пересылать эти горы по электронке, и оформлять в соответствии с определенными нормами невероятное количество бумаг, потом бесконечно подписывать… И так живешь, точно под рентгеновским аппаратом, просвечивающим тебя каждые несколько месяцев своими гибельными лучами, и мучаешься от остроты ненужности…
Конечно, со всей этой малопонятной бумажной волокитой Вероника сталкивалась и в Италии – и сколько раз. Быть может, это вообще отличительная черта современности? Но, с другой стороны, еще лучшие российские умы XIX века говорили и писали о непомерном развитии бюрократии в нашей стране, в том числе, в системе образования и в сфере научной деятельности[5].
И какая вина может быть у неё? Да нет же, конечно, нет! Разве она виновата в том, что жива и более-менее здорова, и иногда даже счастлива? Тогда почему же влажное вязкое чувство страха и вины отпускает её только в Риме, в Италии?
Вероника