Они гнали меня по улице на виду у всех, а я мчался прочь, пока горячий воздух не начал жечь грудь изнутри. Пришлось остановиться и принять неравный бой с очевидным исходом.
Когда, размазывая сопли и слезы, я вернулся домой, там меня встретила моя старшая сестра. Я ничего ей не рассказал, но она сама все поняла. Обняла, утешила, вымыла мне лицо. А там и мать вернулась.
Меня не наказали, сестра меня не выдала.
А на следующий день мы пошли в храм.
В наших местах почитался бог грома Наруками. В его святилище на горе обычно отводила нас мать.
Мы мылись заранее, одевались во все чистое, мать проверяла нас на наличие кровоточащих ран, что воспрепятствовали бы нашему присутствию в виду божества. И в тот раз по каким-то причинам мать не пошла с нами, осталась дома, отправила нас одних вместе к дому деда, где мы присоединились к процессии нашего рода.
Мы вслед за взрослыми взобрались по бесконечным каменным ступеням на самую вершину горы. Ступеней было так много, что казалось, еще немного, и мы вылезем уже на самом небе.
Я очень устал, но приходилось терпеть, ведь я сын воина и сам воин.
А наверху собралась вся деревня. Воинов и их семьи почтительно пропустили вперед, и мы вошли под сдвоенные перекладины петушиного насеста, ворота тории. С таких же когда-то прокричал петух, что побудил Солнце выглянуть обратно после долгого отсутствия из пещеры, в которой оно скрылось, и так мир был спасен.
Мы собрались перед святилищем, небольшим скромным деревенским святилищем с двускатной крышей и перекрещенными коньками. Жрец, старик, весь в белом и черной высокой согнутой на конце шапке, вышел к нам. Мы входили в святилище, хлопая в ладоши, привлекая внимание бога.
Там я и увидел своего двоюродного брата, бойкого и веселого и не желавшего иметь со мной ничего общего. И хотя он был младше меня, он дерзко игнорировал знаки почтения, положенные старшим родственникам вроде меня.
Он отирался с той троицей моих врагов, они смеялись и толкались в толпе, и их никто не одергивал.
Братья-погодки косо смотрели в мою сторону, но опасались старших вокруг.
Но, когда мы оказались рядом, двоюродный брат косо посмотрел на меня и процедил краем рта:
– Чего тебе надо тут, криворучка? Иди отсюда. – Отчего обрел непреходящий почет и уважение среди моих врагов.
Ненависть, охватившая меня, была черна, как сажа, и бессильна, как снег в кипящем котелке.
Моя юность была омрачена этой ненавистью.
Сестра моя к тому времени уже училась два года, а там и я пошел в школу для воинских детей.
Школа стала для меня мучением. Впрочем, для кого было иначе?
Читал я, как все, чтение «Книги тысячи знаков» не вызывало у меня особого напряжения, но вот прописи… Еле выведенные правой рукой, они вызывали оторопь у старого почтенного учителя каллиграфии в школе для самурайских детей, а брать кисть левой, которой получалось куда изящнее, мне запрещали. Потому что,