София, Софья… Она… Где-то она жила, росла, менялась. Раджед представлял, что ей уже восемнадцать, воображал, как она еще больше похорошела, окончательно сбросив смешное оперение худощавого подростка. Но гнев и ревность искажали сладостные образы воображения при мысли, что девушка досталась кому-то другому. Возможно, уже нашелся некий безусый юнец, покоривший ее сердце.
Если бы только узнать! Хоть одним глазом увидеть! В разуме льора не искоренялась нерушимая убежденность: София обязана принадлежать только ему или вообще никому! Ревность к возможному сопернику порождала новых монстров. Иногда ему даже снилось, как лезвия беспощадно пронзают глупого человечишку, посмевшего посягнуть на шедевр мироздания в лице Софии. «Кротость моей ярости, что же ты со мной делаешь!» – восклицал порой льор при пробуждении.
В тяжелых метаниях проводил Раджед долгие дни возле зеркала, стремясь хотя бы уловить четкую картинку из мира Земли. Ему и правда удалось однажды: он глядел на заливные луга и снеговые шапки неизвестных гор, где расстилались лиловые грозовые тучи, тревожно мычали коровы, а на полях хитрые машины связывали в тугие тюки высушенную траву. Он попытался прорваться в мир Земли, но только наблюдал безмятежную пастораль.
На какое-то время он погрузился в сон наяву, вспоминая, что когда-то так же рассматривал свои владения у подножья башни с высоты птичьего полета. Он смотрел с вершины из небольшого сада, окруженный благоуханием колдовских разноцветных роз, праздно облокачиваясь о парапет. Внизу же ячед в поте лица работал на полях, выгонял на пастбища скотину, чинил убогие деревянные домишки, разбросанные по холмам, заботился о детях, сетовал на неурожай… Ячед жил.
Люди копошились сами по себе, многие даже ни разу не видели, кто ими правит. Они существовали как два разных слоя реальности. Но потом с гор потекла чума окаменения, ячед голодал от неурожаев, побеги и зерна местных злаков превращались в мелкий гравий, годившийся разве только для дорожек в парках внутри башни. И подданные впервые взмолились, требуя пустить их внутрь. Но гордый льор отказал, за что ныне жестоко укорял себя.
«Огира, ты был прав, во всем прав. Зря только поддался на лживые обещания Аруги Иотила. Это вас всех и сгубило. И поссорило меня с родом Ларистов. Как все глупо, в сущности. Как все бесконечно ничтожно перед ликом смерти», – рассуждал Раджед, но со злобой сжимал кулаки.
Картинка в зеркале неожиданно сменилась, и склоны, омываемые начавшимся ливнем, потонули в молочном мареве, выбрасывая изображение закисшей от грязи улицы, обрывки размокших газет и лежалый мусор подворотен. После поломки зеркала не удавалось управлять четким направлением и координатами отражений. Похоже, теперь показывались окраины какого-то города.
Разбитые фонари искрили, не давая достаточно света. Мрак и грязная неустроенность обстановки буквально затекали в глаза тошнотворным привкусом. Глядя на столь унылые места,