Но алые языки пламени, покрывавшие стену в месте будущей бреши, подсказывали, что пожаловал Нармо Геолирт. И ожидать пощады не приходилось. Долетали слухи, передаваемые эхом разговоров по незримой магической сети, будто яшмовый чародей был тяжело ранен и потерял часть своей силы. Но его часть равнялась по могуществу всей магии башни самого маленького льората.
Олугд обнажил меч-катану, готовясь к неизбежности. Он вспоминал все боевые стойки и усиливал оружие магией талисмана, заключенного в небольшое серебряное кольцо. Шум нарастал, но внезапно все стихло, словно отлетела некая тень, но не от невозможности пробиться, а чтобы разогнаться для решительного удара.
Внезапно камни брызнули фонтаном, незримая магия со скрежетом разорвалась. Олугда опрокинуло, закружив в вихре, откидывая к Юмги. На статуе лежали особо плотные защитные чары, под сенью которых и укрылся льор.
«Он сильнее… Он все еще сильнее, даже после ранения», – с ужасом понял Олугд, отчего закружилась голова и пересохло во рту. Если он и слышал когда-то о настоящем страхе, то до той минуты не догадывался, что значит в полной мере испытывать его. И нигде не находилось спасителя или хотя бы союзника.
Малахитовый льор Сарнибу жил слишком далеко, а тихий молодой сосед Инаи Ритцова сам едва избегал страшной участи. Его башню накрепко запеленали в магическую броню заботливые родители, которые пали жертвой войны льоров, когда их сыну Инаи не исполнилось и десяти лет. Впрочем, Инаи, цаворитовый чародей, обладал неслабой магией: их фамильный талисман давал власть над сном и явью. Любого, кто намеревался проникнуть в башню, настигал беспробудный тяжелый сон. А Олугда Лариста не защитили бы фамильные артефакты и знания прошлых веков.
И Нармо упрямо прогрызал себе путь в башню. Камни всё сыпались из стены, словно красное пламя пожирало породу, как гигантский плотоядный червь-паразит. Олугд заставил себя встать, вновь сжимая светившуюся синим катану. Страх проникал под кожу черным дымом.
Двести пятьдесят лет – и все в башне. А Юмги хватило пятнадцати, чтобы сделаться закаленным бойцом. Олугду казалось, словно он слышит голос возлюбленной. Он намеренно вспоминал все ее насмешки над изнеженностью принца, намеренно воскрешал в голове день смерти отца, чтобы закипела ненависть, способная сокрушить ужас. Но нестерпимый холод все равно пробирал волнами озноба, а заостренный кончик меча неправильно подрагивал. Лезвие разделяло пространство на две половины. Ожидание удара тянулось вечность.
Внезапно пламя сменило