Она не слушала меня.
Она молчала. Она вела себя покорно, ведь её учили покорности.
Но за этим таилась обида.
Моя падчерица прятала её в молчании и покорности, словно песчинку в раковине, лелеяла эту обиду до поры, когда та сможет превратиться в жемчуг ненависти.
И моя неродная дочь не простила родных, разоблачивших её тайну. Прежде я часто заставала падчерицу в их покоях. С того дня – ни разу.
Вскоре я узнала, что её видели на дороге, ведущей к вересковому холму. Что она днями напролёт бродит по окрестностям замка.
Она искала существо, притворявшееся белым дроздом.
Чтобы у неё не было времени на эти поиски, я давала ей одно поручение за другим. Сперва – прясть, шить, учиться всему, что должна знать девушка её круга. Она справлялась слишком быстро, и тогда я велела ей помогать слугам на кухне. Выносить помои. Таскать воду. Лущить горох маленькими белыми руками, что были нежнее цветочных лепестков.
Я знала, что это недостойно дочери барона. Я знала, что слуги начинают шептаться за моей спиной. Но это не оставляло моей падчерице возможности искать встречи с тем, что положило на неё глаз.
А ещё она день и ночь была на виду.
Порой от усталости она засыпала прямо у кухонного очага, над очередным мешком гороха, распластавшись на перепачканном пеплом полу. Её красивые платья отныне пылились в шкафу: длинные, до земли, рукава их и тяжёлые юбки легко пачкались, мешали работать, прожигались искрами от огня. Моя падчерица пошила себе простые наряды из льна, как у служанок, которым она помогала.
Я по-прежнему старалась баловать её, как могла, и теперь – вдвое усерднее, чувствуя вину, но она отвергала мои подношения. Украшения. Одежду. Сласти. Она даже трапезу с нами делить перестала: уносила еду в свою комнату прямо с кухни, где теперь так часто бывала. Я пробовала уговаривать её, пробовала приказывать, но, когда я принуждала падчерицу сесть с нами за стол, она просто не брала в рот ни куска. И не говорила ни слова, пока всё не заканчивалось.
Сердце моё разрывалось, когда я видела, как она идёт по двору с ведром в руках, со следами пепла и золы на лилейных щеках.
Я находила успокоение в мысли, что едва ли Люди Холмов положат глаз на подобную замарашку. Рано или поздно моя падчерица выйдет замуж, покинет эти земли, уедет прочь от верескового холма – и в новом имении займёт место, которого достойна по праву рождения. Даже если она не сделает этого до бала, куда её жаждут заманить, бал пройдёт, и гости из-под холма потеряют право посягать на нас. Женщины нашего рода окажутся в безопасности ещё на три десятка лет.
Конечно же, моей падчерице на этом балу было не место. Я знала, что этим решением подвергаю опасности сделку с Добрыми Соседями,