Покорно перенеся обезболивающий укол, Николай обнаружил вместо боли радость у себя в сердце. Радость шла от этой синеглазой медсестры.
Уже второй день Николай ждал прихода Марины, так звали синеглазую. Она улыбалась ему так искренне, что он допустил в своём сердце мысль, что тоже ей нравится. Через неделю пошли стихи и признания. Марина, смеясь, всё благосклонно принимала. Николай стал мечтать о женитьбе, что, вот, начнётся у них с Мариной совсем другая, светлая жизнь, и пусть попробуют родители хоть в чём-то перечить.
Ещё через две недели Марина к нему не пришла, а пришли отец с матерью, которые сказали, что она больше никогда не придёт, что они не позволят ему связать жизнь с какой-то дворняжкой, что ради его же блага найдена вполне приличная невеста…
Спустя месяц после выписки из больницы, Николай бросился под проходящий трамвай. На этот раз попытка вполне удалась.
Танин сон
Накануне Прощёного воскресенья Тане приснился странный сон. Да такой странный, что она пребывала в состоянии крайней озабоченности вплоть до самого вечера.
Она даже пыталась пересказать сон своей подруге Маринке. Но из этого у неё ровно ничего не получилось, потому что в пересказе он, сон, выглядел совершенно не таким, каким был. Она даже была в некоторой досаде на себя саму, что затеяла этот пересказ.
А сон был такой. Будто сидит она у своего подъезда на лавочке. В жизни никогда на ней не сидела. Да и когда сидеть-то? На работе так умаешься, ноги гудят. Продавцом-то набегаешься за день. Да и покупатели бывают «хороши». Ходит одна привереда, нос острый, глаза – иголки. Пятьдесят граммов того, пятьдесят – сего, и так наименований двадцать.
Короче, сижу на этой лавочке, и подходит старушка. Странная такая старушка.
Пыльникам что ли называют плащи такие лёгкие, летние, светло-серый, старинный такой.
Седенькая старушка, с палочкой. Подходит и медленно рядом садится. Сидит. Молчит. Ну, и я молчу. О чём говорить-то?
Через малое время подбегает к ней собака. Тоже серая такая. Дворняга. Села перед ней и говорит. Собака говорит! Представляете?!
– Ты этой, ничего ещё не сказала? – мужским таким голосом произносит и на меня мордой кивает.
Я чуть со скамейки этой не пала. Убежать хочу, а не могу. Ноги ватные и как приклеенная к этой скамейке-то. Старушка отвечает, как ни в чём не бывало: «Нет. Не говорила ещё. Сам скажи». А псина эта отвечает: «Да если я ей скажу, она описается здесь вообще. Давай лучше ты. А я побежал». Развернулся и действительно убежал. Вроде собака, а убегал как-то по-человечьи.
Старушка поворачивается ко мне. Лицо морщинистое. Но морщины какие-то добрые все. Ну, немного успокоилась я после псины этой говорящей. И говорит она мне: «Знаешь ли ты себя, девонька?».
– Как не знать? Знаю. Петрушевская Таня, 34 года, в этом доме, в пятнадцатой