Осторожно продвигаясь босыми ногами, я подошел к приемной комнате. Сердце забилось, я даже на некоторое время испугался и хотел повернуть назад. Но потом решил, что прижму ее, чтобы сказала, где сейчас Люба, и, если скажет, что Любочка жива и где она, отпущу. Я тихо приоткрыл дверь.
Макарьевна храпела, лежа на спине. Я остановился в нерешительности. Сердце заколотилось, оказалось, я до сих пор ее боялся. Но перед глазами вдруг встало белое лицо девочки, которую выносили после жестокого аборта, испуганное личико Любочки, ее слезы, когда ее обвиняли в беременности и непристойном поведении. И я включил свет.
Как только я увидел ее, ненависть захлестнула меня с головой. Макарьевна перестала храпеть, резко села на топчане и вдруг увидела меня. Несколько мгновений она удивленно таращилась на меня, словно не узнавала, но потом опомнилась.
– А ты что здесь делаешь? Откуда явился? – резко спросила она, но голоса не повышала, так как все спали.
– Где Люба? – спросил я. – Скажи, и я уйду.
– А ну, пошел отсюда! Кто тебя пропустил?
– Где Люба? – еще раз, уже резче и настойчивее, повторил я.
– Пошел, я сказала! Пес шелудивый!
Она не успела заорать. Я мгновенно выключил свет и бросился на нее. Я схватил ее за голову, она попыталась крикнуть, но было поздно, я зажал ей рот и отпустил только для того, чтобы повторить вопрос.
– Нету твоей Любки! Сдохла она после аборта! По твоей…
Она не успела договорить.
Что произошло дальше, я до сих пор помню только отрывками. У меня все потемнело в глазах, меня затрясло, и я оказался в таком приступе бешенства, что остановить меня было все равно, что остановить взбешенного вепря. Помню только, как навалился на нее и зажал ей рот и нос. Она боролась со мной, хрипела, но я уже был сильнее ее.
Опомнился я тогда, когда обнаружил себя стоящим возле ее тела. Она была задушена мной. Отвратительное создание, ненавидевшее детей и вообще людей, лежало с выпученными глазами, заблеванным ртом и воняло жутко мочой и рвотой. Потом вдруг раздался вздох, и ее глаза закрылись. Мне было гадко от ее вони. Невольный свидетель и исполнитель ужасного зрелища, я стоял около нее. И только теперь начинал понимать, что сделал. Больше дети не будут страдать, но я….
Мне стало плохо. В голове тысячи молотков выбивали слова: «Ты убил человека! Ты убил человека!» Шатаясь и никого не таясь, я вышел в коридор и побрел в туалет. Мне было безразлично, увидит меня кто-нибудь, или нет.
В туалете меня долго выворачивало от неудержимой рвоты. Потом немного пришел в себя и долго мыл лицо и руки. Мне казалось, что на них осталась ее блевотина. Мне хотелось вымыться полностью, так было противно от воспоминания, что она сейчас лежит там вся в собственной грязи. Даже мертвая, она была мне омерзительна. Я до сих пор помню ее грубое лицо с глубоко посаженными