На Химкинском кладбище министерский распорядитель выстроил нашу процессию с цветами и венками, поручив Ване как старшему внуку нести дедушкины награды на красных подушечках – пять орденов: орден Ленина, орден Красного Знамени, два ордена Красной Звезды, орден «За боевые заслуги», а также одиннадцать медалей, в том числе медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». Только знака «Лауреат Сталинской премии» не было – затерялся где-то еще в пятидесятые.
Гроб до семейной могилы несли военные. На крышке – его морская фуражка. Еще за год до смерти Иван Иванович поручил мне, своей невестке, проследить за тем, чтобы его похоронили по всем правилам: в военной форме и с фуражкой, прибитой к крышке гроба. Даже нарисовал на бумажке, как это должно выглядеть. По старинному морскому обычаю следовало бы прибить и именной кортик – крест-накрест ножны и кортик, но его он завещал передать потом на память старшему внуку Ивану III, которого и назвали-то в честь деда и прадеда. Летом 1982 года он попросил меня сфотографировать его с Ваней. Оба в форме: Иван-старший – в военно-морской, Иван-младший – в пионерской, белой рубашке с галстуком.
Иван II и Иван III
Прозвучали краткие горестные речи, прогремели выстрелы воинского салюта, заглушая плач провожающих, – и вот уже вырос небольшой холмик, усыпанный цветами. Нет больше Ивана Ивановича, задушевного, родного человека, никогда не унывающего, человека, который не позволял себе по-стариковски брюзжать и распускаться даже в последние месяцы смертельной болезни. Казалось, что с его жизнелюбием и чувством юмора для него, пережившего многое на своем веку, и сто лет – не предел. Теперь нам, его родным, оставалась только память о нем.
Потрясенный его кончиной младший сын Виктор, который навещал его за день до смерти, все корил себя, повторяя сквозь слезы: «Как же я не понял, что он со мной прощался навсегда, когда я наклонился поцеловать его перед уходом? Он с трудом обнял меня одной рукой за шею и, притянув к себе, произнес что-то шепотом. Мне послышалось: “Играть, так играть…” Я еще немного удивился… А ведь он, наверное, сказал: “Умирать, так умирать…” Как же я не понял этого сразу?!»
Всего лишь чуть больше четырех месяцев прошло с того дня, когда мы всей семьей двадцатого января весело отмечали его восьмидесятилетие. Глядя на его живые смеющиеся глаза, не утратившие молодой голубизны, такой погибельной для слабого пола, и поднимая тосты за следующие юбилеи, невозможно было даже представить, что он так быстро уйдет. Ему почему-то было очень важно отметить именно этот юбилей. Он и своей часто хворавшей жене, бывшей на десять лет его моложе, Валентине Арсеньевне, с которой прожил пятьдесят четыре года, настоятельно советовал обязательно дотянуть до восьмидесяти, а там – как получится. Она вняла его совету и дожила до восьмидесяти одного года.
С уходом Ивана Ивановича не только его дом осиротел: