– Ты опять пишешь, – усмехнулся Кевин, стряхивая пепел в банку из-под безалкогольного пива. – Это самое странное хобби, которое я встречал у корпоратов. Даже страннее, чем собирать вырванные у трупов глазные импланты. Я дословно помню, как мне Сузуки сказал, типа, мечтаю полностью завесить стену в спальне глазами, по одному с каждого убитого мной человека. Хочу, чтобы эти глаза, диафрагмы душ, безустанно смотрели на меня, преломляя мое превосходство, что-то в этом духе он сказал, и я подумал, что он совсем конченный. Но ты… Ты нечто не такое очевидное. Люди уже даже телевизор почти не смотрят, а ты все еще занимаешься писательством. Когда ты вообще последний раз видел человека, читающего книгу? Да хотя бы какую-нибудь ссаную брошюру?..
– Я делаю это только ради себя, – сказал Акутагава, перечитывая строчку «для одних это ощущалось как гнетущий сонный паралич, для других – как эйфорический полубред». – Понимаешь, для человека, остро ощущающего бессмысленность жизни, бесцельное существование – это непозволительная роскошь.
– То есть это занятие придает смысл твоей жизни?
– Нет. Скорее, оно его подменяет.
Кевин встал из-за стола. Они ждали маячок от дилера в рамен-баре. Запах вареной говядины, плотный и удушливый, въелся в его нос. Он прошел в уборную, бросая хищный взгляд на проститутку в полупрозрачном пластиковом корсете, на то, как вздутые капли пота проступили на ее упругой груди. Живое тело с недостатками всегда заводило его больше, чем стерильные машины с искусственным интеллектом настроенным на подчинение. Подчинять по-настоящему куда интереснее. Подчинять, и обладать. Чем-то живым, пахнущим, теплым. В паху Кевина собралось напряжение. Он закрылся в одной из свободных кабинок и высыпал из зипа отливающий мутной голубизной «витамин» на тыльную сторону ладони. Резко вдохнул в одну ноздрю, прокашлялся, сплевывая горчившие сопли, и повторил действие с другой ноздрей.
В этот момент в рамен-бар вошли пятеро членов преступного синдиката «Семья Ягути» с отличительными татуировками монсё на ладонях: их геральдические символы напоминали рисунок водоворота из острых косых лезвий. Они сели на диваны напротив стола Акутагавы. Он продолжал смотреть в свой блокнот, периферийным зрением захватывая малейшие движения перед собой. «Это чувство одиночества было похоже на то, как лакаешь разбавленный виски – жжется, но не пьянит». Мелькнули женские ноги и присоединились к их столу. Синтетические колготки мерцали как серебряный дождь. Затем