Южачка расширила глаза и побледнела пуще прежнего. Теперь и молоко покажется желтым на ее фоне.
– Разберусь, – нехотя ответил я.
– Разберешься, – кивнула Михаль и вышла.
Оставшись наедине, мы с южачкой минуту глядели друг на друга. Я в ее янтарные глаза затравленного зверя, а она – в мои черные таборянские. Ее переодели в простецкую шерстяную тунику до коленей, в какие рядили лежачих стариков.
– Ты меня убьешь? – всхлипнув, выдавила она.
– А надо?
– То есть не убьешь? – Она утерла нос каким-то малюсеньким платком. Чудная.
– Пока не решил. – Я сел в кровати и поморщился. Ребра были туго стянуты полосками зобровой кожи. – Но будешь мешаться, выброшу в окно.
– Врешь. – Янтарь ее недобро сверкнул. – Мужчина не может поднять на женщину руку. Только если он не палач и так не решило Панское собрание, разумеется. А собрание созывают только при условии…
– Ты несешь бред, – нахмурился я. – В таборе ничего такого нет и не было. Хочешь жить в таборе – живи по законам табора.
– Дикарь! – Она недовольно сложила платочек уголком и посмотрела на меня свысока. – Да будет тебе известно, что пан Казимир приходится мне дядей. И когда меня не найдут на тракте, когда он поймет, где я… Он сам явится меня спасать! И приведет сюда тысячу драбличей, понял?
– И мы их растопчем, – пообещал я. – Слава Пра-богу, что наслал на ваши города Коневал. И все ваши кони издохли. А те, что не издохли, сделались такими слабыми на хребет, что и мозгляка не поднимут! – Меня взяла такая гордость за Пра, словно я сам раздувал моровые ветры по его указке. – Один таборянин стоит сотни южаков.
– А вот явится дядя Казимир, тогда и посмотрим.
– Пусть попробует, – фыркнул я. – А то чего ж южаки целый век Глушоту по границе обходят?
– Дикарь, – выплюнула она. Уже не так уверенно.
– Южачка, – съязвил я.
Девчонка зыркнула в сторону – туда, где в стол был воткнут тесак для разделки мяса.
– А если я тебя убью? – сощурилась она.
– Ну… Тебе натянут ошейник и потащат на цепи за Гуляй-градом. – Я усмехнулся. – Наутро от таких только цепь и остается. Глушота забирает.
Южачка замолчала, потупила взор и спросила, глядя в никуда:
– И на сколько я здесь?
– Навсегда, – без сомнений ответил я.
Я услышал, как протекает крыша – капли медленно, одна за другой, срывались с потолка и тихо стучали о пол. Неужели в Глушоте дождь?
– Нав-сег-да, – по слогам произнесла южачка, будто пробуя это слово на вкус.
«Кап, кап, кап», – стучала вода.
Стекая по белым, почти молочным щекам, разбивалась о скамью. Соленая южная вода.
Весна выдалась щедрой на дичь. Лоси развелись в изобилии и выедали даже зобровы пастбища. Волки же укочевали на север, не рискуя драть сохатых, заматеревших в гон.
Даже отец пребывал в приподнятом настроении. Он ставил меня к печи реже обычного, что радовало и меня, и мою настрадавшуюся