Тебя полюбила мгла. Володя Злобин

боли, не порывался встать. Храпун торопил меня, тыкаясь мордой в сапог, но я продолжал лежать.

      Торопиться было некуда.

      Для меня во всем мире осталось только это скорбное небо.

      Ночь лопнула гудом таборянского рожка.

      – Вставай, хорек, – прозвучал гробовой голос где-то сверху, – пора домой.

* * *

      Печь нашей хаты горяча, но не горячее отцовского гнева.

      – Сними руки, хорек, – строго прогудел отец. Голос его шершав и низок, будто весь в нагаре.

      Я отнял ладони от печки. На ней, начисто выбеленной, не осталось ни единого темного пятнышка.

      – Вот это да, сынок, – хрипло хмыкнул отец. – Наконец-то ты стал таборянином.

      Ты сразу родилась сломленной, Коста. Жалкой южачкой.

      Но я выправлю тебя – ведь таков мой долг перед самим собой. Не важно где, не важно как, но я выслежу тебя и сделаю равной себе.

      Вышколю, вышкурю, выдерну из этой хрупкой белокожей обертки настоящие чувства. Даю тебе слово баронова сына, слово Брегеля.

      «Ничего-ничего, Коста», – выкипая от ненависти, подумал я, – «всем ведомо, что ложь лечится любовью».

      А Брегель любит тебя.

      Рита Красная

      Сучья яма

      Бардугин проснулся, как будто с похмелья. Соседи снова гуляли всю ночь. Он таких ненавидел: приедут на дачу раз в месяц, пробухают все выходные, оставят после себя мешки мусора и свалят на своих модных тачках – земля у них не ухожена, ничего не растет, ладно бы хоть участок облагораживали или стройку вели, но таких прельстить дачным отдыхом можно только через бутылку и пережаренное мясо. Мысль о шашлыках вызвала у Бардугина спазм в животе. Ему требовалось на воздух.